Приступили к подготовке пашни. Женщины, дети рубили кустарник. Поджигали траву. Под молодой травой – многолетнее переплетение старой травы. Сотенный из отряда сопровождения предупредил, что поляны, которые выжигаются, надо окапывать канавами, а то огонь перебросится на лес. Хотя большой опасности и нет – в лесу листовой подстил еще не просох с зимы, – но кустарник горюч и огнеопасен. Вековая, нетронутая сохой земля. Сохи ломались. К вечеру люди падали от усталости. Мужики, выпив кринку молока, зажевав сухарем, тут же засыпали у костра на дерюжке. Откуда-то достали мешок кукурузы. Было решено высеять. На Троицу с полевыми работами управились, позже сеять было бесполезно.
Дий в ночь на Троицу спал беспокойно. Вспоминал свои юные годы: как гуляли на Троицу, умыкали девчат в кусты, шел сплошной визг и смех, как грешили в эту ночь. Водили хороводы. На лугу собиралось несколько сот станичников. Хороводы крутились, как венки купавницы, брошенные на воду. В Духов день купались в реке от мала до велика: подростки, старики, молодухи – все вместе.
Перед утром залаяли собаки. Никто не обратил внимания: летний сон крепок. На восходе солнца прискакал на взмыленном коне сотник, ударил в колокол, висевший на перекладине под крестом. Кругом валялись очищенные толстые дубовые бревна, заготовленные на строительство церкви. Народ сбежался к площади. Сотник Чайка закричал: «Спите?! Беда у нас! Двух казаков, что были в залоге, черкесы порешили, лежат с перерезанными горлами. Лошадей ваших нет – с выпаса угнали!» Побежали на выгон. Загородь разобрана. Лошадей нет. В это время с десяток лошадей, фыркая, выбежали из подлеска, видимо, отбились от табуна и вернулись обратно. Хозяева бросились к своим коням.
Собрали сход. Спорили долго. Решили создать свою дружину, вооружить ее и самим охранять скот. Атамана и казачьего сотника отправили в Екатеринодар просить у правительства области, чтобы выделили им огнестрельное оружие. Через три дня посланцы вернулись в сопровождении десятка казаков. С собой привезли три повозки, груженные ружьями, и пушку. Сотник зачитал письмо наказного атамана, где указывалось, чтобы мужчины-поселенцы каждое утро после восхода солнца два часа занимались огневой подготовкой, выездкой, рубкой лозы, кинжальным боем, а также предписывалось создать два расчета пушкарей.
Июль пришел с грозами. От ударов грома земля качалась. В горах начал таять снег, речка вспучилась и стала выходить из берегов, заливать поля, засеянные гречихой. По улице потекли потоки воды. Дороги раскисли. Невозможно было пройти от хаты к хате, и в поле не выехать. Неделю шли ливни, как начались неожиданно, так и внезапно закончились. На нижних полях лежала толстая корка ила, которая под палящими лучами солнца начала трескаться. Урожай погибал. Решили под пашню вырубить мелколесье в сторону гор. Почва не чернозем, а коричневый суглинок, менее плодородная, но зато не заливаемая. Станицу, за которой уже прочно закрепилось название Северская, пришлось переносить и перестраивать заново – подальше от реки, поближе к ручьям. Многим пришлось рыть колодцы. Но это не украинская степь, где до воды десять и более саженей, тут через три-четыре сажени нападали на галечник – и вода наполняла колодец, а осенью и зимой стояла доверху – черпай, не ленись. Вода была мягкая, нежная, не то что степная украинская, солоновато-горькая. У Дия вода была с привкусом медуницы – попал на горную альпийскую жилу. Станичники приходили за водой к Дию. Жито поспело лишь к концу июля, потому что сеяли с опозданием. Пшеница уродилась полноколосная. Налилась. Утвердела. С улиц чернозем вывезли за околицу, дорогу засыпали галечником из-под обрыва реки. В августе сушь стояла три недели. В небе ни облачка, вода с заливных лугов ушла. Камыши оголились, их удобно было рубить и заготовлять на крыши. Трава на пастбище пожухла, скот пришлось пасти в лесу, где сохранились прохлада и трава.