Не пахнет зажаристыми шанежками и пирогами, свежеиспеченным хлебом нового урожая, скошенным сеном, истопленными баньками. Тихо, пусто и тоскливо кругом. Над деревенским косогором только слышен шелест листьев черемух.
Сотворив «Отче наш…» поклонился елочке, растущей на вершине холма Памяти.
Спустился, обнял старые липы. Просил их, чтобы родная земля дала мне здоровья, чтобы судьба позволила навестить еще не раз родные места, где прошло мое детство. Прошли под взгорок, в ложбинку, к ручью, из которого таскал воду на гору. Для полива огорода. Испили нежную, мягкую, прохладную водичку из сруба. Эту водичку я с наслаждением пил и утолял, когда в детстве возвращался из леса с ягодами и грибами.
На обратном пути Миг убегал далеко вперед, потом терпеливо ждал меня. Я догонял его, гладил загривок, трепал ухо, приговаривая: «Да какой же ты умница, не бросаешь меня старого деда».
Когда приехал на другой год, племянница Люба посетовала, что Миг убежал. Сейчас, видя его, вспомнил мельчайшие подробности нашего хождения в родную деревню.
Я обнял его, прижал к груди и говорил, говорил ласковые слова: «Родной мой, дружочек, верный мой спутник. Столько лет прошло, и ты вспомнил, узнал меня».
Миг привстал на задние лапы, передние положил мне на плечи. Заливаясь звучным нежным лаем, стал лизать шею и преданно смотреть радостными глазами. Ожидающие электричку окружили нас. Заговорили разом: «Он узнал Вас и признается в своей нежности и верности».
Подходила электричка. Я заскочил на ступеньки. Миг пытался запрыгнуть ко мне. Я просил его: «Миг, не надо, иди домой». Двери вагона закрылись. Миг, поскуливая, долго бежал рядом с вагоном. Сердце мое сжалось. Я стоял и думал: «Господи, столько лет прошло, а он не забыл нашего похода, в памяти собачьей осталось тепло и ласка того дня».
Во дворе появился щенок-несмышленыш, пузатенький, округлый, шерстистый щенок. Белая грудка и лоб гармонировали с черной спинкой.
Собачонок стал всеобщим любимцем двора. Баловали лакомствами. Кто-то назвал «Иваном». Кличка прилепилась на всю его короткую жизнь, подрастал. Любил играть с детьми. Отгонял чужих собак, которые забегали на детскую площадку. Я подружился с ним быстро. По утрам он поджидал меня за деревом напротив подъезда. Как только я появлялся на ступеньках, он стрелой мчался ко мне. Я садился на лавочку, Иван обнимал лапами ноги и утыкался носом между колен. Трепал ему загривок, пятерней ерошил спину, чесал брюхо. Пес от удовольствия глубоко вздыхал. Косточки выносил редко, но в жару ставил под ель банку с водой. Зимой, темными вечерами, когда возвращался домой с разных направлений: или от трамвая или от троллейбуса, Иван всегда сторожил за гаражами. Больше, наверное, унюхав, чем увидев, мчался наперерез. Ухватив его за передние лапы, беседовал: «Иванушка, моя радость, как ты тут зимуешь?» Смастерил ему будку, поставил между гаражами, но она ему не понравилась, не прижился. Пес подрастал. Через два года стал крупной собакой, похожей на сибирскую овчарку. Прошлым лето выхожу из подъезда – никто не встречает. Бегут мальчишки, кричат: «Дяденька! Вашего Ивана собачники забрали». Поворачиваю за дом. Два мужика сеткой на длинном шесте ловят собак, бросая для приманки обрезки от колбасы. Объясняю, что это наш дворовой пес. Собрались женщины соседнего дома, доказывая, что это правда. Умоляю выпустить Ивана за деньги. Забираюсь в будку. Иван сидит в углу за перегородкой. Зову! Никакой реакции. Видимо после стресса от отлова ничего не понимает. Вытаскиваю за загривок. Освобожденный Иван очумело смотрит на меня. Дети радуются. Треплют Ивана. Пес приходит в себя. Отбегает за угол дома, на детскую площадку. Отловщики говорят, что если бы был ошейник, то они не трогали его. Дома нахожу старый брючный ремень. Царапаю на коже «Иван, дворовый пес. Симферопольская, 40». Пробую одеть – не дается. Начинает злиться. Отпускаю. И так в течение месяца – попытки одеть ошейник безуспешны. Пробовал маскировать ремень, по напрасно. За несколько шагов разгадывал мои намерения. Он боялся потерять свободу. Свобода оказалась дороже жизни. Весной этого года у него появились друзья: рыжий кобелек и маленькая лохматая комнатная болонка. Иван за старшего. К подачкам сначала подпускал маленькую, затем лакомился сам, но всегда оставлял Рыжему. Болонку было жаль, в непогоду она пряталась под лавочки. Дождь заставал ее там, и она, съежившись, сидела, прижавшись к столбику.