Кокшаров Ярослав Павлович появился в конце войны в подшитых серых валенках выше колен, черных брюках и гимнастерке. Невысокий, верткий, сероглазый, лысоватый, больше походил на деревенского мужика, чем на учителя. Через неделю школа притихла, так как в школе были мужчины: спокойный, рассудительный директор и израненный военрук. К этому человеку как-то сразу и у учителей, и у учеников появилось уважение.
Пацан, опаздывая на урок, мог похвастаться, как наградой: «А мне вчера Ярослав Павлович подзатыльник дал». В ответ какой-нибудь шалун отвечал: «А меня вчера за ухо оттянул». Ярослав Павлович обычно в школу приходил за час до уроков. Дети это знали и мчались в школу пораньше, чтобы хотя бы десять минут постоять рядом с ним. Для каждого у него находилось теплое отцовское слово. Расспрашивал: «Как родители? Где воюет отец? Приходят ли письма? Где погиб? Получают ли пособие?». Если у кого были проблемы, тут же брал мальца за руку и тащил в сельсовет. Хлопотал по делу. На уроках стояла тишина. Ученики старались поймать каждое слово. Знания его были обширны, интересные факты он сообщал как из литературы, так и из жизненной практики.
Вокруг школы восстановили забор. Насадили цветы, смородину, жимолость, сирень, а по периметру – березки. Многих подростков он спас от дурных поступков.
В 9 классе появилась тоненькая, русоголовая, с васильковыми крупными глазами 19-летняя учительница Алевтина Степановна.
В классе было пятнадцать человек, из них пятеро мальчишек. Мы были влюблены в нее. Девчатам из класса она жаловалась, что ей не дает прохода учитель математики. Это был крепко сложенный мужчина лет тридцати, в очках с толстыми стеклами. Секретничала, что он сватов присылал, но мама отказала.
Я был редактором школьной газеты. Ко дню Советской Армии готовили очередной номер. Я, Катя Варанкина, Нина Беспалова допоздна засиделись в учительской. Они писали, а я рисовал и катал по столу эллипсовидную гальку, которая служила учителям вместо молотка для заколачивания кнопок на доске объявлений. На обрезках ватмана вырисовывал «Миру – мир», а на камушке жирным красным карандашом начертил «Осел». Газета окончена, проверена, побежал ее вешать, а про свое баловство забыл. Закрыли учительскую, разбежались по домам. Галька оказалась на рабочем месте учителя математики. В класс на урок пришел нахмуренный, недовольный.
Через день «классная», марина Ильинична, объявляет: «В понедельник педсовет, приведешь родителей, исключать из школы тебя будем». Домой шел, не чуя под собою ног. Все двенадцать километров дороги думал: «Это какое-то недоразумение». Дома рассказал матери правду. Куда маме – трое детей на руках, мал мала меньше. Утром мать напутствовала: «Иди с богом, все перемелется, ты же никому не хотел зла». Стоял у дверей учительской и слушал, там шел спор: исключить или нет. Мнения разделились. Особенно усердствовала властолюбивая завуч школы: «Взрослый парень, так оскорбил своего учителя. Одно дело за глаза, совсем другое – письменно. Я настаиваю исключить». Последним выступал Ярослав Павлович: «Дорогие педагоги, Вы что, забыли, в какое время живете, только кончилась война. Каково было учить парня в многодетной семье. Он что, изверг? Оскорбил в перепалке или умышленно? Ну, написал необдуманно по недомыслию. Он, когда писал, наверное, думал, что сотрет или выбросит этот камушек, да забыл, убежал. Вы в жизни все делаете верно? Сколько раз ее, жизнь, переписывали заново. Совершали поступки в десятки раз более тяжкие. Парень головастый – должен учиться, и ни о каком отчислении и речи быть не может». Я стоял за дверями, холодный пот катился по спине. Пригласили. Просили объяснить. Я прошептал: «Прошу извинить, я это сделал, не думая, машинально». Директор школы молчал, педсовет сказал: «Хорошо, я думаю, мы простим тебя». Я был благодарен своему Учителю.