В разговор вступает Петр Мелехин – широкоплечий мужик с бычьей шеей, добрыми, ласковыми, василькового цвета главами, с морщинкой поперек лба. Его, хотя и молодого, все звали уважительно: Петр Мелентьевич. Во-первых, Петр уже как год отслужил срочную, участвовал в боях на озере Хасан, а во-вторых закончил курсы трактористов и на обед домой приезжал на колеснике. «Да, дела. У меня по этому поводу после свадьбы была такая заковыка, что рассказывать и смех и грех. Помните, в прошлом году месяц гостил у тетки. Все удивлялись: только поженились, а я к тетке умотал, а невестку родители домой отвезли, наверное, черная кошка меж них пробежала. Тогда, как ни пытали Мелехиху, она отмахивалась и говорила: «Молодо да зелено, все образуется», – а дед Мелеха только ухмылялся в сивую бороду да глазами по-молодецки поблескивал. Уж начал, так слушайте. Ну, после свадьбы молодым положено в баню идти. Пошли и мы с Оленой, моей ненаглядной. Баня у нас большая, вы знаете, многие в ней мылись. Каменка в ней высокая, гальку на ее укладку сам собирал по промоинам. На каменке – большой старинный котел для нагрева воды. Дружки для молодых постарались: так баню натопили, что вода в чане закипела, а до стен рукой было дотронуться нельзя, как не вспыхнула, удивляюсь. Обмылись мы с Оленой, стали дурачиться, ну, и дело до люби и дошло. Лавки в бане узкие. Устроились на полу. Упирался я, упирался и уперся в каменку ногами. Каменка рухнула – вода из котла на нас вылилась. Ошпарило нас так сильно, что, не помня себя, мы с Оленой с воплем выскочили из бани и голые прибежали домой». Мужики: «Го-го-го! Наверное, и чертей всех ошпарили, да пусть не подсматривают, греховодные!» Петро смеется сам: «Сейчас смешно, а тогда горе было. Хорошо у матушки старый гусиный жир был про запас. Намазала больные места, замотала нас в холстины. Через месяц все зажило, вернулись мы оба домой. Но еще периода, как только уляжемся спать, начну упираться, так все и сникает. Несколько раз к бабке ходил, она нашептывала и святой водой на него брызгала. Помогло. Все стало хорошо. Но дитя никак нет, наверное, это с испуга».
Позже всех, уже на закате солнца, подходит Иван Субботин – среднего роста мужчина, в хромовых сапогах, в шелковой голубой рубахе с пояском. Подстриженный «под польку», гладковыбритый. Карие глаза светятся хитринкой и удовольствием. Это деревенская интеллигенция. Он работает осеменителем. Два года назад колхоз приобрел племенного быка и жеребца. Через полгода они себя окупили, и сейчас колхозу давали хорошую прибыль. Иван пошел в примаки. С женой Катериной живут с десять лет, а детей нет. Иван погуливает. Катерина старается это не замечать. То ли с горя, что детей нет, то ли еще какая душевная причина, но Иван раз в месяц напивается до чертиков. Обычно кто-нибудь из соседей притаскивает его домой «чуть тепленького» и обязательно обмочившегося. После этакого случая Иван дня два-три на людях не появляется. И так повторяется несколько лет. Иван здоровается с мужиками за руку, уважительно. Мужики начинают подшучивать: «Иван, черти в доме еще не перевелись?» – и начинают гоготать и охать так, что облачко дыма над ними колышется. Хотя детей у них не было, но Катерина привечала молодежь. В зимние вечера собиралась молодь, порой набивалась полная изба. Были они староверы. Бабушка Варвара Марчиха рассказывала истории про чертей, одну страшней другой. Расходясь по домам поздно вечером, нам казалось, что за каждым снежным сугробом сидит черт. Рассказывая другим, они сами больше и больше уверовали в правдоподобность своих рассказов. Событие произошло на Рождество, за год до войны. Под Рождество корова принесла им теленка-бычка; в ту зиму морозы стояли лютые: птицы на лету падали, ели рвало на части. Теленочка забрали в дом и поместили за печь. В деревне было правило, бить печи с правой стороны от входа так, что вокруг печи оставался широкий проход аршина на два. Это делалось для более полной отдачи тепла. Теленочку шел десятый день, и он уже хорошо брыкался и бодался. В один из вечеров мужики привели Ивана, хорошо подгулявшего. Сняв с него рубаху и мокрые штаны, уложили спать.