Пятно росло, опускаясь ниже, и Льву казалось, что он, в самом деле, различает крылья и даже слышит птичий крик, чем-то похожий на истошный хохот альбатроса, увиденного им однажды над штормящим морем. Птица двигалась зигзагами, будто искала что-то, и резко кричала, будто понимая, что находится в опасности. «Улетай отсюда, дура! – беззвучно закричал Лев. Ему почему-то не хотелось, чтобы птица осталась здесь. – Улетай, пока не опалила свои крылья! Ты ведь можешь улететь, так лети! Здесь тебе не место! Ведь пропадешь ни за что!» Лев так разволновался, будто ничего важнее спасения птицы для него больше не осталось.
Белые крылья продолжали рассекать черный воздух и, казалось, делали в нем прорехи, сквозь которые начинал просачиваться дневной свет. Этот свет жег глаза сильнее, чем огненные всполохи воронки, но Лев все равно жадно смотрел на пронзающие тьму лучи, и ему казалось, что из глаз его текут настоящие горячие слезы. Эти лучи дарили надежду. Казалось, за них можно было уцепиться руками и выбраться из чавкающей бездны наверх. Жаль, что лучи, как и птица, были слишком далеко. Лев откуда-то знал, что птица ищет именно его, что она прилетела за ним, но не может найти. Не видит. Не узнает. Ведь его лицо – всего лишь соринка в огромной куче мусора, серое и неприметное, как комок грязи, ничем не отличающийся от прочих.
Лев понял, что центр воронки совсем близко. Его затягивало в водоворот, и края движущейся массы уже возвышались над его лицом. Чья-то растопыренная пятерня ударила его по голове. Боль оказалась вполне реальной, несмотря на отсутствие нервных импульсов. От удара Лев полностью погрузился в серую шевелящуюся массу. Ну, вот и все. Теперь это станет его вечной реальностью: копошиться в гуще корчащихся тел и корчиться самому от обжигающей боли. Его крики вольются в единый непрерывный вой, душа соединится с общей массой, сплавится с ней в неразделимое целое, растопленная адским тысячеградусным пламенем, и это – навсегда.
Отчаянное желание увидеть напоследок прекрасную птицу заставило Льва сделать безумный рывок. Человекообразная масса с чавканьем плавно расступилась над ним, пропуская его к поверхности. И тотчас яркий свет ударил ему в лицо, будто луч мощного прожектора. А в центре луча была птица… или не она, но что-то похожее на нее. По крайней мере, Лев увидел глаза – темные, блестящие, большие, и услышал резкий крик – хриплый и неприятный, как воронье карканье.
– Па-а-па! Ну, па-па! – Крик обрушился на него сверху – отчаянный, пронзительный, с нажимом на первом слоге.