Они шли, вдыхая густой прелый запах старых деревьев, кожей впитывая ауру вечности, и молчали. Налет времени был повсюду: в черных потеках на каменной беседке, в необъятной толщине вековых стволов пахучих эвкалиптов и в бесконечно далеких макушках кипарисов, острыми пиками пронзающих бесконечную высь, на заросшем кувшинками озере, блестящем на солнце, как только что вымытое стеклянное блюдце, и на ажурном, местами еще сохранившем белую краску деревянном мостике, изогнувшемся над протокой, скрытой в траве и угадывающейся лишь по тихому журчанию воды.
Тогда у Льва в рюкзаке было такое же абхазское домашнее вино в точно такой же пластиковой бутылке, и после прогулки в парке они с Верой пили его на берегу озера, глотая по очереди. Лев вспомнил, что фруктовый запах притягивал ос, и Вера придумала выход: налила немного вина в крышку и поставила в трех шагах от них, но это не помогло. Осы были и на крышке, и вокруг, но потом Лев и Вера перестали их замечать – в тот момент, когда увидели выплывших из-под нависшего берега двух больших белых лебедей, за которыми вереницей тянулись желтые пушистые комочки, их выводок. Вера принялась пересчитывать лебедят, но испуганный окрик, донесшийся из глубины парка, отвлек их. То был бегущий к ним экскурсовод, энергично размахивающий руками, бледный и потный, с паникой во взгляде. Оказалось, он метался в поисках пропавших туристов последние полчаса и уже решил, что с ними случилось что-то плохое. Тогда в Абхазии было неспокойно, после военного конфликта прошло совсем немного времени, и в стране было полно вооруженных людей, привыкших убивать. Лев с Верой знали об этом, когда собирались на экскурсию, но решили, что один день – это совсем немного, за такое короткое время не велик риск нарваться на неприятности.
Им было жаль уходить из парка. Хотелось остаться навсегда в этом укромном, тихом, безлюдном месте, чтобы не отвлекаться друг от друга ни на что постороннее, только наслаждаться жизнью, как Адам и Ева в Гефсиманском саду. Библейский сад представлялся Льву таким же, как этот парк в Новом Афоне, потому что невозможно было представить себе более подходящее место для рая.
Но теперь, стоя на железнодорожном мосту над бездонной пропастью и глядя на парк санатория, Лев готов был признать, что ошибался. Этот парк был более подходящим во всех смыслах: укромнее – из-за абсолютной неприступности, загадочнее – казалось, в тени деревьев темнеют чьи-то силуэты, притягательнее – старая лестница с барельефами так и манила пройтись по ней. И еще вновь возникли испытанные в Новом Афоне чувства: странная ностальгия о чем-то несбывшемся и зовущая в неизвестность тоска, но в этот раз – гораздо сильнее. Может быть, из-за пустоты, появившейся в душе с уходом Веры, из-за страха за Раюшку, вконец измотавшего его за последнюю неделю, из-за видений, когда невозможно было поверить собственным глазам. Парк притягивал: казалось, что, прогуливаясь по его аллеям, можно было отыскать давно потерянное счастье. Может быть, причина возникновения подобных чувств заключалась в древней магии, наполняющей эти места? Лев подумал, что здесь, высоко в горах, рядом с облаками, мир должен быть лучше – ведь здесь так близко было небо!