Шкуродер окинул тоскливым взглядом мрачные руины, и губы его непроизвольно сложились в скептическую ухмылку, но вслух он говорить ничего не стал: не хотел расстраивать наивного доктора, похоже, не замечающего того, что стены вот-вот обрушатся. К тому же, Лобачев трещал без умолку, засыпая Шкуродера вопросами и не давая как следует осмотреться – возможно, специально, чтобы отвлечь от неприглядного вида помещения. Потом заметил его неприязненный взгляд и начал оправдываться:
– Мы делаем все возможное, чтобы привести здесь все в порядок, но финансирования никакого. Отремонтировали только один этаж, где живут и получают лечение пациенты, там же находится столовая. Комната у вас будет вполне уютная, не переживайте. Десять лет назад мы начинали на голом энтузиазме. Пришлось продать квартиру в Москве, чтобы выручить средства на покупку необходимых материалов и механизмов для ремонта моей установки, которая многие годы находилась тут без всякого обслуживания. Мне очень повезло с женой, знаете ли. Она во всем меня поддерживает, понимает, что наука для меня важнее всего. Без ее участия я не смог бы продолжить дело всей своей жизни. Несколько лет мы посвятили исследованиям, прежде чем смогли принять первого пациента и получить за это деньги. Моя Жанна стойко переносила все лишения, хотя порой мы оказывались на грани выживания. У нас не сразу появились вода, электричество и тепло, не хватало еды. Сын поначалу не мог с нами находиться, жил в Сочи на съемной квартире, работал, где придется, даже официантом в ресторане, представляете? И это с его двумя высшими!
– У вас тут что, совсем нет персонала? – поразился Шкуродер. – А как же вы без санитарки, без обслуги обходитесь?
– Жанна справляется: ведь пациентов мы принимаем по одному за раз. Вот вы курс процедур пройдете и уедете, тогда мы следующего возьмем. Установка всего одна, да и добираться приходиться сложным путем, сами знаете. Вагончик стараемся не перегружать, пока не обновим основные механизмы.
Лестница все не заканчивалась, витками уходя круто вверх, и с каждым витком черный колодец между пролетами становился все глубже и все сильнее нервировал Шкуродера. Ему казалось, что вот-вот одна из ступеней провалится, и он полетит вниз, проломив собой ветхие, покрытые мелкими трещинами, балясины, которых, кстати, кое-где уже не хватало. Стены из-за полопавшейся и скрутившейся в мелкие чешуйки краски походили на кожу больного проказой, а зеленовато-черные разводы на потолочной побелке выглядели трупными пятнами.
Наконец, они вышли с лестничной площадки в просторный зал с колоннами, залитый солнечным светом, свободно проникающим в огромные окна справа. На нижних этажах было гораздо темнее из-за буйной зелени, заслоняющей оконные проемы, а сюда раскидистые пальмы не дотягивались, и открывался вид на парк: Шкуродер заметил посадочную платформу и пустой вагончик рядом с ней, высохший фонтан, засыпанный опавшей листвой, и остроконечные макушки исполинских кипарисов, темнеющих на фоне светло-голубого неба. Старый паркет заскрипел под ногами, солнечные блики на лакированной поверхности свидетельствовали о его чистоте. Стены здесь были свежевыкрашенными, правда, Шкуродеру не понравились яркие кричащие тона желтого и зеленого, но это было намного лучше, чем полопавшаяся краска, давно утратившая цвет. Пестрые квадраты каких-то нелепых, наверняка дешевых картин вызвали снисходительную улыбку: в любом другом месте Шкуродер счел бы их лишними, но здесь они были весьма кстати, разрушая давящую унылую атмосферу.