— Вот именно, хочешь или нет. А кто может захотеть? Только выродок, только сволочь…
— Знаешь, я тебе скажу, ты можешь их как угодно обзывать, вряд ли от этого станет легче. Но, вообще говоря, сколько их, этих пленных? Пустяки. На этом участке фронта действовало много частей. От каждой части по одному ротозею — вот тебе и куча пленных…
Но Томаш продолжал возмущаться и обвинять меня в том, что я не желаю смотреть правде в глаза. А я старался доказать, что меня это нисколько не волнует, хотя, как и у Томаша, сердце в груди клокотало от возмущения. Не знаю, почему я так себя вел. Может быть, потому, что хотелось продумать причины позора этих людей. Ведь, чорт возьми, если эти люди потеряли возможность сопротивляться организованно, то почему они не ведут себя хоть бы вот так, как мы?.. В крайнем случае можно отыскать какую-нибудь группу партизан или в конце концов организовать свою? Как бы там ни было, разве не самое главное — не сдаваться?
Таким образом мысль невольно обращалась к положению, в котором мы сами очутились. Но я продолжал подтрунивать над Томашом, потому что это помогало мне продумывать родившуюся мысль.
— Почему я не хочу смотреть правде в глаза? Напротив. Конечно, плен — это позор, и люди сознают это. Смотрел ты на них? Им стыдно голову поднять, а выхода другого не находят…
— Вот именно, а почему? — перебил Томаш.
— Потому, что люди не все одинаковы. Тяжелые испытания каждый воспринимает по-своему. Один отчаивается и допускает непоправимые ошибки, другой здраво оценивает свои силы и находит путь, который не противоречит велению совести. Мы, например, не упали духом. Не упал духом и Акулов. Одних друзей он потерял, но нашел других. А на некоторых это подействовало бы, как удар обуха по голове.
— Значит, если речь идет о пленных, то подождем, пока они оправятся? Так, что ли? — проговорил Томаш. — Плен! Мне даже говорить об этом трудно. Голова на части разламывается. Советский человек и вдруг… Ну скажи, на что они надеются?
Так мы рассуждали, вылущивая из длинных, плохо обмолоченных колосьев зерна ржи и подкрепляя свои силы. Движение на шоссе замерло. Прошло часа два, а может и больше, после того, как прошли пленные. И снова на дороге появилась колонна пленных. Только теперь она шла в обратном направлении. Это была точно такая же колонна, как и та, что проследовала на запад. Когда передние ряды поравнялись со скирдой, в которой мы сидели, Томаш вдруг воскликнул:
— Эх, чорт!
Я зажал ему рот ладонью.
— С ума ты сошел?
— Василий Андреевич, это та же самая колонна, которая шла на запад, — проговорил он. — В чем дело?