О, да. Это – то, что сейчас нужно. То, что понравится нам обоим.
Но когда я пытаюсь перевернуть Лизу, вдруг встречаю сопротивление.
– Нет! – почти испуганно выдыхает она.
Часть меня думает, что это всего лишь игра, кокетство, похожее на ее «нет» в коридоре, но когда на вторую попытку поставить ее раком, Лиза вырывается с силой, почти отчаянно, молча глотая не весть откуда взявшиеся слезы, остатки опьянения испаряются, словно я и не выжрал всю бутылку сегодня вечером.
– Не так! Я не хочу! Пусти меня! Пусти, я сказала! Леша, нет! Леш… пожалуйста…
Она обмякает у меня в руках, сжимаясь, как будто я ее ударил, хотя минуту назад текла, готовая принять мой член. Но я все же переворачиваю содрогающуюся от рыданий бывшую жену на живот, только вместо того, чтобы медленно и с наслаждением войти, тянусь к выключателю старенькой настольной лампы.
Свет озаряет кровать, на большее лампы не хватает, но того, что я вижу, достаточно.
Достаточно для того, чтобы свихнуться от накатившей внезапно ярости. Она, эта ярость, способна заставить убить. Или мучить бесконечно долго, с особым, садистским удовольствием.
Я превращаюсь в монстра, когда смотрю на ее спину.
Почему я не заметил сразу? В отеле было темно, мы занимались сексом в одной-единственной позе, я, черт возьми, не смотрел на ее спину. И хоть загар давно сошел, множество мелких белых следов невозможно не заметить. Несколько длинных, пересекающих изящную линию позвоночника, и десятки совсем крошечных.
Я прикасаюсь к одному, второму, третьему… просто чтобы убедиться, что это действительно шрамы, а не витилиго или еще какая-то подобная хрень. Я считал, что превратился в конченого поддонка после развода, но даже мой мозг не способен вообразить, как можно оставить такие следы.
Чем?! И нахрена?! Эти шрамы когда-то были кровавыми полосами, какое-то средневековое наказание.
Лиза вздрагивает, когда я касаюсь ее спины. Но не пытается вырваться, хотя я ее особо и не держу. Мне кажется, она почти парализована иррациональным страхом, тем, который испытывает зверек, который уже попадался в капкан. И я не знаю, что ей сказать. Глупо убеждать ее в том, что я не трону, потому что уже сделал это. И помню, как она просила не делать ей больно в нашу первую встречу, в отеле. Теперь у этих воспоминаний противный горький привкус.
– Объясни мне, – наконец говорю я, – что это за любовь такая, после которой остаются шрамы. Что ты в нем нашла? Что он тебе давал, что ты вот это терпела?
Она, конечно, молчит. И вряд ли сама знает ответы на мои вопросы, но вот я теперь хочу узнать все до последней мелочи. Каждую секунду ее жизни с Михаилом.