Конституция так высоко вознеслась над правовой реальностью, что на каком-то этапе целиком оторвалась от нее, превратившись в собрание правильных, но редко применяемых на деле принципов. Дистанция оказалась столь велика, что все приводные ремни между конституционными идеями и правовой практикой стали рваться, не выдержав напряжения.
Конституционная модель была почти безупречна (в части постулирования принципов), а правовые реалии столь безобразны, что надо было выбирать одно из двух: либо признавать всю правовую практику порочной (что в принципе невозможно), либо превращать конституцию в маргинальный юридический акт, в «британскую королеву российского права».
Российский конституционализм разделил судьбу любого донкихотства. Почти десять лет конституция в России была сама по себе, а правовая практика – сама по себе. Известно, однако, что, по одному из законов Паркинсона, ситуация, предоставленная самой себе, имеет тенденцию развиваться от плохого к худшему. Так, собственно, и развивалась российская правовая система в течение последних пятнадцати лет.
Правовой кризис имеет сегодня в России глобальный, всеобъемлющий характер. Он затрагивает не какую-то одну область, а все ключевые элементы правовой системы: правосознание, правотворчество, правоприменение и правосудие.
Утилитарное отношение к праву исключительно как к инструменту достижения собственных целей (метко схваченное народной пословицей «закон – что дышло, куда повернешь – туда и вышло») полностью и безоговорочно вытеснило правовой формализм. Это в равной степени касается как общества, так и власти. На стремление общества «жить по понятиям» власть все чаще отвечает «правовым произволом». В результате правовое поле оказывается перепаханным с обеих сторон.
В условиях правовой неопределенности происходит деградация политических институтов, которые, по замыслу конституционалистов, должны быть гарантами соблюдения конституционных прав и свобод. В первую очередь это касается избирательной системы, разделения властей и независимости суда. И опять следует подчеркнуть, что это – двусторонний процесс: сначала эти институты подверглись остракизму со стороны общества, а уже после были существенно «модифицированы» властью.
К середине 90-х годов выборы, парламент, средства массовой информации, судебная система и даже в значительной степени правительство оказались под контролем частных корпораций и практически полностью перестали быть выразителями общественных интересов. Общество, которое так и не стало гражданским (да и не могло им стать, даже если бы захотело), оказалось просто не в состоянии установить контроль за этими институтами.