После ухода мужчин, полностью избавивших Лаатаю от предательской шишки, женщины накинулись на её волосы. Они расчёсывали и укладывали ещё влажные прядки, скалывали их миниатюрными заколками, а в конце торжественно водрузили на голову ажурную диадему, вырезанную из цельного куска янтаря, которую месса Миата осторожно вынула из принесённой ей собственноручно шкатулки.
Лаатая настороженно разглядывала отражающуюся в зеркале красавицу. Тонкая талия, высоко поднятая корсетом и достаточно открытая грудь, белые плечи и шея, гордо держащая голову. С лица исчезло выражение детской непосредственности, как будто она поняла что-то важное, то, что открыло ей дорогу в мир взрослых, навсегда оставив детство в прошлом.
Месса Миата, критически осмотрев её с головы до кончиков атласных туфелек, удовлетворённо кивнула и вышла из комнаты, быстро вернувшись в сопровождении его высочества Каалета. Он сделал знак рукой, и все женщины вышли, оставив отца и дочь наедине.
– Какая ты у меня красавица! – восторженно выдохнул он. – Ни одна принцесса не сравнится с тобой! Девочка моя, ещё не поздно, скажи, и я отменю сделку! Ты достойна самого лучшего!
– Что может быть лучше, чем быть королевой… папа. Мне всё равно, за кого выходить замуж. Я готова, – ровно, без единой эмоции произнесла Лаатая и направилась к двери.
– Подожди, – окликнул её отец. – Это просил передать тебе твой жених.
И Каалет раскрыл чёрный бархатный футляр, в котором находилось ожерелье, червоное золото которого терялось в блеске драгоценных рубинов, своим рисунком образующих цветок невиданной красоты. В комплекте к ожерелью прилагались серьги, масштабно повторяющие рисунок цветка. Отец ловко застегнул защёлку ожерелья на шее у Лаатаи и протянул ей серьги, чтобы она надела их в уши. Но девушка беспомощно воззрилась на него, показывая, что у неё не проколоты уши. У неё никогда не было собственных украшений, ни дома, ни, тем более, в пансионе строгой мессы Латиры. Каалет нахмурился, затем взялся за мочку её правого уха большим и указательным пальцами, послышался лёгкий треск, и ухо в том месте обожгло уколом резкой боли. Латая дёрнулась от неожиданности.
– Всё, уже всё, моя девочка, – успокоил её отец, а затем усмехнулся. – Никогда не думал, что буду использовать боевую магию для того, чтобы прокалывать женские ушки.
Он аккуратно вдел одну из серёжек в образовавшееся отверстие, затем немного подержал ладони около саднящей ранки, а после того, как удостоверился, что боль успокоилась, проделал то же самое с другим ухом. Закончив, он отошёл немного в сторону, удовлетворённо кивнул сам себе и шагнул к двери, предложив Лаатае свою руку, на которую та неуверенно опёрлась, и они вышли из комнаты.