Он же рассказал, как бы по-дружески, доверил, хотя ничего подобного между ними нет, а она — воспользовалась почти по-подлому.
— Извини.
Лакшин отодвинулся, опять расслабленно привалился к перилам, усмехнулся снисходительно.
— За что? Всё-таки ты Юрику разболтала?
Даша тоже сразу успокоилась, выдохнула облегчённо.
— Я не про это. Про имя.
— А, — отмахнулся Лакшин, отвёл взгляд в сторону. — Меня никто так не называет. Даже мама. Я его и не воспринимаю, как своё. Самому слышать непривычно. — И опять посмотрел на Дашу. — И знаешь, хочешь, так называй. Может, привыкну, и перестанет казаться таким… странным. — Добавил торопливо: — Только не при всех.
Даша хмыкнула.
Нет, не будет она называть его Даниэлем. Вроде и красиво, но «Данила» ей больше нравится. Хотя, причём тут «нравится»? Всё равно для неё он — Лакшин. Это прям идеально. И подходит, и звучит, и произносится.
А дома его, интересно, как называют? Почему-то трудно представить Лакшина дома, то есть в семье. И его родителей.
— Чего ты всё хмыкаешь? — Лакшин недоверчиво свёл брови.
— Целый день от тебя слышу «мама, мама», — пояснила Даша, улыбнулась иронично.
— А ты что думаешь — я сирота?
— Да я вообще о тебе не думаю. Очень надо.
Она оттолкнулась от перил, шагнула в сторону, спустилась на пару ступенек, потом уселась на одну, а Лакшин остался стоять, где был, и через несколько минут Даша почти забыла о его присутствии. Слишком хорошо было — сидеть вот так, дышать глубоко и свободно, неспешно переводить взгляд с одного на другое.
Вроде бы чего особенного? Соседские дома с тёмными окнами, деревья, трава, забор, небо над головой в россыпи звёзд. Но всё это какое-то непривычно особенное. Здесь даже темнота не такая, как в городе. Там она всегда полупрозрачная, а тут — густая и бархатная. И воздух совершенно другой, упоительно свежий, наполненный естественно-пряными ароматами зелени, земли, цветов. Тонкое ровное стрекотание насекомых, совсем не раздражающее, а, скорее, завораживающее, и какая-то птичка напевает невдалеке, каждые полминуты повторяет переливчатые трели.
А если это соловей? Вот правда — соловей. Ночь же, почти лето. Даша в птичьих голосах совершенно не разбирается, но точно же не воробей и не синица, они так не умеют.
Мысли медленные, нечёткие, словно изображения сквозь мутное стекло. И, если честно, думать вот нисколько не хочется. Лучше упиваться ощущениями, дышать этой ласковой темнотой и ночью. Даша прислонилась плечом и виском к пузатенькой деревянной балясине. Она не прохладная, как было бы с металлической, она тёплая, почти как живая. Прикрыла глаза, вслушиваясь в птичьи трели.