— Да…
Больше она не успела ничего сказать. Да и не до слов стало совсем! Потому что в этот раз жадные и твердые, требовательные губы мужчины накрыли ее удивленно распахнутые…
Момент! Вспышка эмоций! Какой-то темный взрыв в ее полуслепых глазах! И все отступило на второй план! Не осталось ничего существенного или важного вне пределов сильных мужских рук. Они стали ее единственной опорой, пределом границ его тела, его рта, бушующей алчной потребности и жажды, что чувствовала в каждом касании губ и языка Захара!..
Лэля задохнулась в который раз за вечер, но теперь совсем от иных эмоций. Застонала, захлебываясь жаждой, что исподволь возникла, а теперь нарастала, сотрясала все в ее теле подобно лавине в горах!
— Захар! — выдохнула ему в рот, если честно, полностью утратив понимание себя и его по отдельности, рухнув в новое и неведомое осознание их общности.
Вот это качели из эмоций за последние полчаса!
Он пылал, сгорая до костного пепла, но и это не снимало накала! Наоборот… Кожа трескалась по ощущениям, мышцы в теле как судорогой свело от невыносимо сильного притяжения к этой девушке!
Никогда… никого… ничего так не желал еще в жизни!
Самого в ступор эта ненасытная, примитивная жажда вгоняет, что нарастает с каждой секундой около Лэли. А надо же не спугнуть ее, не отвратить, не вызвать ужаса…
Еще полдня назад, как с Артемом говорил, тлеть начал, и с каждой секундой лишь горячее жгло. А как ее на полу увидел, сжавшуюся в комочек, в слезах всю — какофония ужаса за Лэлю, новой силы потребность уберечь, защитить, хоть и от себя самого! И собой же укрыть, присвоить и покорить — невыносимо по силе стало!
Мгновение — в голове, как ядерный взрыв, от разума одна пыль осталась… Набросился на ее рот, оголодавшим зверем впился в губы, сходу врываясь языком внутрь! Потому что пометить нужно, своей сделать… А поддаться этому безумному желанию и стремлению подмять ее под себя нельзя ни в коем случае. Слишком сильно испугалась его лэля, навряд ли, сама это понимает, а он уловил.
Захара же вина за это в ошметки рвет. Он-то понимает куда больше. Буквально на ощупь ее страх осязает, на вкус, горькой полынью по ее сладко-медовым губам, даже в придыхании, с которым имя его простонала, услышал. Нельзя давить… Потому что ему этот страх, как зубами, в сердце вгрызается, диким чудовищем плоть рвет.
Не хотел ее пугать! Ненавидел себя за то, что так вышло. Даже ради всего, что у самого внутри неожиданно заревело неистовым пламенем, не имел права.
— Тише-тише, ненаглядная моя девочка, — усилие, с которым оторвался от ее губ, все нутро в узел скрутило.