— Никогда не задумывался, — ловко ушел от ответа и выровнялся. — Я не обманываю женщин, никогда не встречаюсь с двумя одновременно. Если что-то будет не так, я тебе скажу первой.
Настя сжала губы в тонкую линию и, кротко кивнув, стерла рукавом выступившие слезы. Почему она не требует, почему не заставляет говорить о любви? Будто ей это не нужно или неинтересно. Оступаться снова мне не хотелось, но я верил Малинке, слепо и безнадежно. А ведь я так же верил и Ирине, и это осознание причиняло острую боль. Выдрать из себя прошлое можно, но не значит, что не останутся корни. Вдруг они прорастут новыми побегами?
Наверное, я неосознанно ждал, что Настя спросит: «Ты любишь меня?». Тогда бы закрылся и, скорее всего, разочаровался в наших отношениях, потому что не терплю, когда меня принуждают или торопят.
Но Малинка не спрашивала, не интересовалась.
Это было странно, даже щипало под ребрами от мысли, что ей это вовсе не нужно, моя любовь не нужна… но я был так благодарен за маленькую свободу, что остальные слова просто стояли в глотке и запирали дыхание.
— Хочешь, покажу тебе что-то? — Настя искривила губы в усмешке, а потом приподняла волосы, одним движением скинула свитер и осталась в повторяющем ее фигуру черно-глянцевом трико.
— А… э-э… А ниже?
— Все-все обтягивает. Как селедка, — она, не касаясь, огладила себя сверху вниз. — Так вот, я не смогу скрывать живот через три-четыре месяца в этом, — показала на себя и приподняла ниточку брови. — Что делать?
— Я скрывать не собираюсь, если ты об этом. У тебя точно ничего не болит? — поглаживая по талии вверх, собрал в ладонь упругие полушария.
Малинка замурчала от моей ласки, но потом возмущенно выдала:
— Все в порядке, — невинно похлопала глазами и потянулась за свитером. — Ладно, пойду позанимаюсь чем-нибудь, а то я на тебя все еще зла. Не буду мешать принимать участливых студенток в класс и приглашать их домой.
Я тормознул ее руку и перебросил вязаную вещь на соседний стол.
— Нет-нет, нельзя голодному мужику вот такое показывать, — скользнул взглядом по ее плечам, огладил узкую талию и опустился на тугой пояс знакомых джинсов. Опять они? Решила с ума меня свести этими пуговицами?! — И я не приглашал никого к себе.
— А как же я? — недоверчиво прищурилась Настя.
— Ты — другое. Ты — это ты.
— Да, я просто ношу твоего ребенка, — Настя заломила руки и опустила голову. — Понимаю.
— Не только, — пришлось поднять ее за подбородок, чтобы она взглянула в мои глаза. — Ты мне нравишься, Малинка.
— Так нас тут таких селедок много бегает, на каждой перемене по два десятка, — Настя горько засмеялась. — Они тоже могут просто нравится. Во мне нет ничего особенного.