Что-то не так.
На перекур я отказался выходить, а Настя, бросив микрофон, в который вцеплялась последний час, как в спасительную соломинку, вильнула пушистыми волосами и забилась в угол, делая вид, что собралась к кулеру с водой. Долго пила, большими глотками, обнимая пальцами до хруста стаканчик. Я ступил ближе, глянул жестко на Тотошку, безмолвно требуя оставить нас на минутку одних. Он стукнул палочками по рабочему, показывая явное недовольство, но все-таки вышел.
Понимающий парень, надо к нему присмотреться. Может, я слишком предвзят?
— Малинка, — я опустил на ее напряженные плечи ладони и вплел пальцы в мягкие волосы. — Расскажи мне, что снова не так?
Она сначала стала каменной, будто ее бросили в азот, и тело вот-вот рассыплется на кусочки, а потом, словно по щелчку, повернулась и влипла в мою грудь, смяла кулачками рубашку.
— Я хочу уйти. Пожалуйста, Саша, поехали домой?
— Плохо себя чувствуешь?
Она быстро закивала, но головы не подняла.
— Одевайся, — я повел ее осторожно через путаницу проводов, помог надеть пальто, завязал шарф и поцеловал в нос, когда девушка натянула сикось-накось берет. У нее дрожали пальцы и стучали зубы, а за ресницами разливалось синее море печали. — Что-то болит? — я коснулся ее губ и погладил по румяной щеке. Она горела и трепетала.
— Нет, — пошептала еле слышно. — Я просто хочу домой.
Она не призналась, что ее расстроило. Ни вечером, ни утром. Просто ушла в себя, хотя пыталась улыбаться и даже шутить. Только я видел, что что-то идет не так. В подрагивании густых ресниц, в припущенных уголках губ, которые Малинка поднимала через силу, в туманном взгляде наплавленном в себя.
Я не ковырял, не тревожил, не задавал вопросов. Понимал, что у нас все непросто и терзать сейчас встревоженную душу — только делать хуже. Вдруг Настя решила, что поспешила с ответом? Вдруг ребенок — плохой повод сходиться, особенно когда чувств нет? А ее «влюблена» просто «симпатия» и ничего больше.
Вдруг, вдруг, вдруг…
Утром Настя проснулась рано, но два часа лежала, закутавшись в одеяло и не шевелясь, будто боялась, что я прочитаю ее мысли, стоит нам скрестить взгляды. Припухшие после сна веки были открыты, Настя смотрела в одну точку и будто видела на стене что-то особенное, недоступное мне.
— Малинка, — я обнял ее со спины и уткнулся носом в шею. Горел по ней, но не смел требовать, настаивать на близости. Это жестоко и неправильно, когда она уплывает от меня, как корабль за горизонт, удаляется так стремительно, что я готов кричать «караул». — Если не хочешь, не поедем. Все отменим и будем отдыхать.