– Давно я здесь? – тихо спрашивает Деметрий, с трудом открывая глаза. Тело еще отказывается подчиняться.
– Тебя ночью притащили.
– Я так понял, нам обоим дали противоядие?
– Видимо, так.
Молодые люди внимательно смотрят в глаза друг другу. Только что они оба избежали смерти. Какое-то время их помыслы чисты от человеческой греховной натуры. Но момент истины длится всего лишь миг. И снова уступает место лжи, зависти, корысти.
– Что теперь, Деметрий? Боюсь, сейчас мы на равных? – с грустной усмешкой отвечает юноша.
– Не совсем. Перевес ровно на одну твою родственницу, – Деметрий приподнимается на локте, – понимаешь, Фраат, Селевкиды не убийцы. Мы выясняем отношения на поле боя…
– Ты нравился моему отцу. Напомню, что я сохранил тебе жизнь! Прошу отплатить той же монетой, если вы, Селевки, такие честные… – начинает торговаться парфянский царь.
– Я принимаю твое предложение. Мне нужна Антиохия. Вся сатрапия.
Люди, только что радующиеся избавлению от смерти, исчезли. Их место заняли властелины, делящие между собой мир.
– И ты готов подчиниться? – недоверчиво спрашивает Фраат.
– Твой отец лишил меня целой империи. Что может сделать один полис? – с напускным смирением отвечает Деметрий. И тут же оказывается вынужден спасаться от разъяренной Родогуны, буквально стремящейся выцарапать ему глаза.
– Подлец! Ты худший подлец из тех, кого я знала! Как ты смеешь так поступать?
– Перевес, говоришь? – бормочет под нос Фраат, предусмотрительно отползая чуть в сторону.
Словно богиня мрака Геката, парфянка безумна в гневе. Деметрий с трудом отбивается от разъяренной женщины.
– Я бы сдох, если бы не согласился. Тебя все равно бы оставили! Очнись, Родогуна! Это наш шанс выбраться!
– Чей ваш? Твой и Фраата? – шипит Родогуна, извиваясь в объятиях грека, наконец овладевшего ситуацией.
Фраат, почувствовав, что опасность миновала, подползает обратно:
– Я чего-то не знаю?
Деметрий смущенно кивает головой:
– Им нужна новая кровь. Новая жрица!
Родогуна падает на песок и начинает рыдать.
– Ну почему все так? Почему не удается изменить эту проклятую жизнь?
Деметрий обнимает Родогуну и гладит по голове, приговаривая:
– Тише, тише… Мы с тобой уже выбирались. И сейчас придумаем…
Наконец поняв, в чем дело, Фраат саркастически смеется:
– Сестра, ты же хотела стать царицей. Так что ты плачешь? Будешь матерью птичьего народа!
Лучше бы он молчал. Не стоит дразнить раненую тигрицу. Не произнеси он этих слов, вся жизнь парфянского царя Фраата Второго могла бы пойти по-другому. Глаза Родогуны вспыхивают. Освободившись из объятий Деметрия, она не спеша встает, вытирает слезы и, подняв голову, жестко заявляет: