— Папа, — только и успела я прошептать, чувствуя, как сознание уходит.
Пришла в себя все в тех же комнатах, которые служили мне тюрьмой в последние дни. Непонимание быстро сменилось острой болью. Я сжалась в комочек на кровати и застонала в голос. Страшные картины мелькали перед глазами, заставляя задыхаться от ярости и боли.
Тело немело. Я то не могла сделать вдох, то дышала так часто, что казалось, скоро задохнусь. Я не хотела принимать произошедшего. Не понимала, почему Севал так поступил. А папа? Мой всегда сильный папа, почему он допустил такое? Это все неправда! Неправда!
Скатилась с кровати на пол и даже не заметила ушибленных конечностей. Я лежала, обхватив себя за колени, позволяя холоду пробираться внутрь. Пусть он захватит меня целиком! Может, хоть тогда не будет так больно.
Не знаю, сколько я пролежала словно в бреду. Наконец поднялась и стала ходить по комнатам. Обуревающие меня чувства смешивались в чудовищный коктейль, заставляя в отчаянии хвататься за волосы. Мне хотелось рыдать, выпустить хоть немного боли через слезы. Но глаза были сухими, и я не могла пролить ни слезинки. Словно застыла. Сидела на стуле, обняв себя за плечи, и раскачивалась из стороны в сторону.
Пришедший Том уже не был как всегда беззаботен, в его взгляде появилось что-то новое. Сочувствие? От этого меня передернуло, и я с ненавистью посмотрела на него. Чувство кипело и бурлило во мне, мешая ровно дышать.
— Где Севал? — мой голос был сухим и скрипящим.
— Он уехал в основной лагерь. Я пришел за тобой. Твоего отца подготовили для прощания, сегодня захоронят.
Молча встала и пошла за ним. Мы вышли на улицу и свернули в небольшую, хорошо освещенную пещеру. В ней было пусто, лишь на невысоком постаменте лежало завернутое в коричневую ткань тело. На негнущихся ногах я подошла к нему и рухнула на колени. Ласково обвела каждую черточку уже прохладного лица и погладила любимый ежик волос.
Нестерпимо хотелось зарыдать, но никак не получалось. Глаза горели, но по-прежнему хранили слезы глубоко внутри.
— Папа, — шептала я раз за разом, положив голову на его неподвижную грудь.
Как жизнь может быть такой жестокой? Почему не бьется любимое сердце, которое жило еще несколько часов назад? И как заставить себя принять то, что оно больше никогда не сделает ответного удара, а родные глаза не откроются и не взглянут на меня с теплотой и любовью? С холодных губ больше не вспорхнет легкая улыбка, которая осветит твой мир и скажет: «Я люблю тебя. Всегда и везде.»
Тугой ком стоял в горле, мешая дышать, но я могла лишь судорожно сминать покрывало и глухо стонать от огромной обжигающей раны, расползавшейся внутри.