— Её здесь раньше не было. На золотом ручье раньше только глупые потеряйцы копались в пустом песке. И запруды не было.
— Новенькая, значит. А это и есть тот золотой ручей. Широковат он для ручья, — скривился я. — А кто ей мог донести про таблетки?
Катарина пожала плечами.
— Нет. Ручей впадает в речку на сто шагов вышке запруды по течению. Золота там давно нет, иначе бы мы нашли множество разного сброда, ковыряющегося в песке и иле. А по доносу не скажу. Не знаю.
— Пиявки у них отвратительные, — не к месту вставила Клэр. — У всех мужчин такие?
Я криво улыбнулся. Не буду же объяснять целой графине об устройстве мужского организма. За меня это сделала Герда, копающаяся в большой, похожей на ранец сумке, которая крепилась в передней части колесницы. Причём сделала это в грубой солдатской манере.
— Обычно теплее и приятнее, Ваше Сиятельство. А такие только у нашей целительницы водится.
— У неё между ног пиявка?! — чуть ли не в полный голос закричала юная графиня, а сержантка покачала головой, а потом грозно поглядела на хихикнувшую неподалёку солдатку.
— Нет, Ваше Сиятельство. В кувшине. Они ей для кровопускания нужны.
— Точно, пиявки! — закричал я. — Мне генерал в письме прислал, что с помощью волшебства можно через животных шпионить.
Я поискал глазами Лукрецию, а та как раз вышла из-за кустарника, поправляя платье. Увидев мой взгляд, нахмурилась, и пришлось пояснить вопрос.
— Не умею. Этот вопрос лучше задать шпионам магистрата. Они точно такое умеют.
— По шее дам целительнице! — пробурчала Герда.
— Не думаю, что она со злым умыслом, — произнёс я.
— Всё равно дам, — повторила сержантка и продолжила: — Я пиявки только жаренные с луком ем. Варёных не люблю.
— А я с чесноком, — согласилась Катарина. — И чтоб гусь ячменём откормлен.
— А я не люблю пиявок, — нахмурилась Клэр.
— Какие жареные, какой гусь? — немного опешив, спросил я. Что-то барышни от темы разговора отвлеклись — наверное, жрать хотят. Особенно молодой растущий организм юной графини.
— Сейчас поясню, — оживилась Катарина. — Находишь самый чистый пруд. Берёшь гуся пожирнее и состригаешь перья на пузе, а потом садишь на воду с мешком на голове, чтоб пиявок не мог отцепить от себя. Когда к птице прилипает много пиявок, ждёшь, покуда не напьются кровью до пузатости и не станут похожими на колбаски, а после снимаешь, солишь, валяешь живьём в специях и жаришь в масле или жире. Я люблю в гусином жире, с чесноком и базиликом. Хоть и говорят, что неженское дело, но очень люблю готовить, и когда не в походе, всегда что-нибудь на домашней печи делаю. Я себя тогда не зверем, а обычным человеком ощущаю. Зверь будет рвать сырое мясо, а человек проявит силу духа и перешагнёт через позывы плоти.