Современные ритмичные песни начинали действовать Невзорову на нервы. В любом случае, пора было уходить: у Шамугия кончилась энергия.
- Можно мне кусочек лимона? - спросил Алексей.
- А?
- Ломтик лимона. Можно мне один?
- Сумма. Ломтик лимона, - тупо сказал Лаша.
Он воткнул свой нож для очистки овощей в кусок и направил его на Невзорова, который осторожно снял его и встал с барного стула. Он выдавил немного сока себе в рот.
- Я ценю твою помощь, - сказал он.
- Эй, послушай. - сказал Шамугия, дотрагиваясь до руки Алексея. - Неужели это бросит тень на мое деловое соглашение?
- Я так не думаю. Я уверен, что ее адвокат свяжется с тобой.
- Придется все прояснить, - Лаша снова опустил голову и покачал ею, словно не мог поверить в свою удачу. - Это, вероятно, будет стоить мне каких-то судебных расходов или чего-то в этом роде. Боже упаси. Еще одна неприятность. Клянусь, в этом деле нет конца дерьму. Ее адвокат, епта. Каждый раз, когда я оказываюсь в десяти метрах от законника, это мне чего-то стоит.
Алексей направился к двери и был уже почти у нее, когда Шамугия окликнул его.
- О, эй, послушай.
Невзоров остановился и обернулся. Шамугия неловко передернул плечами.
- Мне очень жаль, что она умерла и все такое. Это плохо. Ты понимаешь?
Невзоров кивнул и вышел в жаркую, влажную ночь.
Они сидели бок о бок в теплой чернильной ночи, потягивая джин-тоник в слякоти колотого льда, вытянув ноги, чтобы отдохнуть на просторной кровати. Невзоров откинулся голой спиной на прохладный поролон задней спинки кровати и посмотрел на лиловый оттенок ночи на своих белых итальянских трусах, которые он использовал вместо пижамы. Голые ноги Евгении были темнее, с бликами, доходившими до колен, где жемчужный шелковый плюшевый мишка скрывал тени ее паха.
- Вообще-то я не думала, что ты придешь раньше двенадцати, - сказала она. Молодец. - Она сжала его руку. - Мне этого едва хватает, - сказала она, протянула ногу, положила ее на его ногу и потерла внутреннюю сторону его ступни кончиками пальцев.
Алексею это нравилось. Иногда в постели. после того, как они исчерпали себя бурным сексом, они засыпали таким образом, и она терла внутреннюю сторону его ноги пальцами. Это был, подумал он, простой, но искренний жест, что-то из самого сердца того, что нужно людям друг от друга.
Слабый, вращающийся гул города смягчался деревьями и живыми изгородями, окружавшими их, и почти терялся в ритмичном стрекоте сверчков в траве. Светлячки подпрыгивали, как фонарики крошечных лодочек под ними в липах. Алексей чувствовал, что Евгении хочется поговорить. Она не собиралась довольствоваться тем, чтобы просто сидеть и пить еще один джин с тоником, а затем еще и еще, пока ее разум не станет таким же влажным и насыщенным, как ночь. Это было то, что он хотел сделать, пока все это не ускользнуло, и не стало никакой разницы между реальностью и чем-то, что он мог видеть во сне. Утро будет для него сюрпризом, и ему не придется ждать. Но Евгения не любила терять контроль. На самом деле именно ее самоконтроль сделал их отношения такими богатыми и полноценными. Люди, знавшие их, охарактеризовали бы обоих как разумных людей, каковыми они и были. Только для Евгении разум был так же естественен для нее, как и ее чувственность, которую она сознавала и принимала как должное. Даже ее страсть была размеренным, обдуманным действием, и из-за этого Невзоров часто чувствовал, что она испытывала большее, более глубокое измерение их любви, чем он. Рассудительность Евгении была даром. С другой стороны, для Алексея рассудительность была усвоенной дисциплиной. Он понимал, что это лучший способ выжить, пройти через жизнь, но это давалось ему нелегко, и были периоды в периоды длительного стресса, когда он полностью отказывался от этого. Эти времена-были его черными временами, когда он поворачивался спиной ко всему, что держало его жизнь.