Даша плакала и плакала; слезы лились из глаз, носового платка не было… Нащупав рядом что-то мягкое, похожее на полотенце, Даша уткнулась носом в эту мягкую, хорошо пахнущую тряпочку и зарыдала еще пуще.
Хорошо, что никого нет…
– Наверное, случилось что-то не слишком приятное, если вы рыдаете в мою рубашку?
Даша, всхлипнув, подняла голову: у диванчика стоял Матвей Тихомиров и смотрел сверху вниз. Стало стыдно, мгновенно заполыхали щеки, а пахучее полотенчико действительно оказалось вельветовой рубашкой Матвея, так неосмотрительно тут забытой. Вот позор – обмазать соплями одежду известного актера! Такое не забудут.
– Извините, – пробормотала Даша и села. – Извините, я… я постираю.
– Эй! – Он сбросил сумку с плеча на пол и присел, оказавшись таким образом даже ниже собеседницы. – Я не нападаю, ладно? Я спрашиваю. Что случилось, Дарья?
Матвей Тихомиров никогда не считал себя особенно мягким человеком.
Мягкий да добрый – это вон князь Мышкин, а он, Матвей, таких блаженных высот в жизни не достигнет. У него имелась собственная разновидность доброты, которую он успешно исповедовал всю свою жизнь и от которой либо страдал, либо обретал немыслимые блага. Матвей считал, что стоит видеть в людях, окружающих его, хорошее, пока они не соизволят доказать обратное. Однако садиться себе на шею он не позволял никому.
Стоит позволить – и душевное спокойствие, которое, конечно, у актера никакое не спокойствие, а вечное волнение, вечный зов – так вот, весь этот тщательно культивируемый личный пруд с драгоценной ряской всколыхнется, расплещется, лягушки брызнут во все стороны, и собирай их потом по кустам.
Матвей Тихомиров очень любил своих внутренних лягушек.
В самом деле, каждого к пруду не позовешь. Кто-то пластиковую бутылку кинет, кто-то ноги ополоснет, кто-то просто подойти побоится, так как ни плавать, ни любоваться природой не умеет. А значит, забор с красноречивой надписью «Achtung! Minen!»[2], колючая проволока по периметру, а надо всем этим пустить порхать бабочек и рядышком бегать пушистых котят, чтобы никто не заподозрил, как оно там внутри. На деле выходило по-другому. Мины ставились плохо, так как Матвей продолжал любить людей и видеть в них лучшее. Вот котята и бабочки получались удачно. А иногда хотелось плюнуть на все да и открыть калитку – заходите, люди добрые, мои лягушки вам рады, вон как слаженно хором поют. На деле это приводило обычно к тому, что он снова наталкивался на чужой непонимающий взгляд и калитку поспешно захлопывал.
А хуже взгляда – еще и стандартные варианты развития ситуации.