– В тупики, – говорит Вадик, – поехали туда. Мы отправляемся, сквозь летний ветер и мельтешащие тени.
Я знаю это место, старые железнодорожные пути около бывшего завода строительных инструментов. Несколько ржавых стрелок и две пологие насыпи – это тупики, собственно, и есть. Место, где кончаются рельсы. Есть в этом что-то тоскливое и приятное одновременно. Мне часто бывает тоскливо и приятно. Я умею извлекать наслаждение из собственной меланхолии.
Слова неожиданно начинают кружиться у меня в голове как большие серые птицы. Грустные, они опускаются все ниже, пока не садятся мне на плечи.
К тупикам ведет грунтовка с глубокими колеями. Мы едем медленно, прислушиваясь, как внизу о днище скребется жесткая трава. Неожиданно звонит мой телефон.
– Не отвечай, – почему-то говорит Вадик. – Нас как бы нет, понял?
Я почему-то слушаюсь этого дурацкого совета и отключаю тихо верещащий аппарат. Машина дважды вздрагивает, перебираясь через куски ракушечника. Все. Мы одни… не считая героина. Говорят, что и у героина есть личность.
– Это ваше, – Руслан протягивает нам квадратик из фольги.
– Мне нужна кредитка, – цедит Вадик сквозь зубы. Я отдаю ему свою. Мы замираем и слушаем тишину. Воздух неподвижен как стекло, здесь всегда так. В месте, где кончаются рельсы.
Вадик высыпает серый порошок на пластиковую коробку от кассеты и, орудуя кредиткой, готовит две дороги. Одну чуть больше, другую чуть меньше, как и договаривались. Я кручу в пальцах хрустящий полтинник до тех пор, пока он не превращается в трубку, миллиметра три в диаметре. Вставив трубку в ноздрю, склоняюсь над героином. Он никогда не бывает белым, во всяком случае, я такого не встречал. Серый или розовый, бежевый или голубоватый, возможно, что все дело в освещении.
– Осторожно, не выдыхай, – предупреждает Вадик, заметив, что я волнуюсь. Я вытаскиваю трубку из носа и поднимаю голову.
– А это хороший героин?
Впереди Руслан шмыгает носом и осторожно растирает пальцем ноздрю.
– Нет, это бутор, – Гвоздь кряхтит, делая свою дорогу.
– Нормальный белый, – успокаивает Руслан. Голубая татуировка на его запястье почему-то не дает мне покоя. Венера и Марс. Возможно, я придаю этому слишком много значения из-за травы. У травы тоже есть личность, вот в чем дело. И порой она просачивается в вашу голову вместе с дымом.
– Нюхай, – говорит Вадик.
Я нюхаю. Не сильно, чтобы, не дай бог, не попало в горло. Но в горло все равно попадает, отвратительная горечь распускается там, словно ядовитый цветок.
– Вот гадость, – говорю я, – он хоть попрет?
– Ты раньше нюхал?