– Ты гонишь, – снова произносит Червь. Он насыпает в ложку щепотку героина и осторожно доливает воды.
– Пусть вмажется, если хочет, – говорит мне Вадик.
Червь пишет свою главу в нашем «Декамероне». Он пишет ее иглой и голыми по локоть руками. Раствора в шприце получается совсем немного. Червь зажимает машинку между пальцами и свободной рукой пытается затянуть тонкую резиновую трубку на плече. Руки у него жилистые и худые. Он быстро вводит иглу, проверяет, идет ли кровь из вены и толкает поршень вниз.
– Развяжи, – говорит он сквозь зубы.
Вадик снимает жгут. Червь вытаскивает иглу и плотно сгибает руку в локте. Он закрывает глаза, Вадик забирает у него шприц с капелькой крови, повисшей на кончике иглы, словно в антинаркотическом фильме. Героин действует быстро. Взгляд Червя становится сонным, его худые плечи словно сами собой подаются вперед.
– Пойдем, – Вадик подходит ко мне.
– Я щас приду, – роняет вдогонку Червь.
Мною снова овладевает какой-то истеричный кураж. Сквозняк несет душные запахи жирной южной ночи. О прошлое, тебя никогда не бывает слишком мало.
– Помнишь, там, в бане? – я ловлю Вадика за рубашку. – Помнишь, там… девушка. Она еще на шлюху не была похожа. Классная такая, а?
– Ее двое шпилили?
– Да, да. Двое, а мы вломились к ним, думали, что ее насилуют.
Вадик с сомнением заглядывает в мои глаза. С чего я взял, что ее насиловали? И кто, кроме меня, об этом подумал? Я приближаюсь к двери, ведущей в спальню.
– Я тебе хочу кое-что показать, – я берусь за ручку и краем глаза слежу за Червем, дремлющим в героиновой лихорадке.
– Смотри, – Вадик подходит ближе, я толкаю дверь, за которой просто пахнет сексом, им тянет из-под порога, я никогда и ни с чем не спутаю этот запах.
Я показываю пальцем на молодые тела, трущиеся друг о друга на бархатно-зеленой тахте. Они еще не разделись, а может, и не собирались раздеваться, детский секс часто сосредоточен только на кончиках пальцев. Они выключили свет – им так уютнее, и они наверняка хотят угодить друг другу.
– Она правда его двоюродная сестра? – спрашивает меня Вадик, и мальчик тут же поворачивается к нам. Он лежит на девочке, и его руки щупают ее попу снизу. От того, что у мальчика заняты руки, он чем-то похож на связанного. Во взгляде страх и ненависть, ведь мы пялимся на то, как он обходится с Машенькой, два самоуверенных типа, давно переживших время мальчишечьих поллюций. Он не захочет делить ее на троих, да я и не возьму свою треть.
Между тем Маша освобождается от брата. Может быть, нам пора уйти?
– Ну, дела, – говорю я. – Прям, как в детстве.