– Закрывайте глазки, – кричит Вадик кузенам, – в городе наступила ночь.
Сказано это было глупо. Он выключает в комнате свет, и мы уходим прочь, так и не выслушав объяснений Маши и Вити.
– Они че там, трахаются? – медленно спрашивает нас Червь. Тяжелый кайф уже тянет его на дно, он с трудом удерживает немощную, как у младенца, голову исколотой рукой. Стакан с торчащей ложкой кажутся милой и домашней картинкой, словно Червь только что выпил свой вечерний чай и готовится покурить перед сном. – Так он ей брат или нет, а?
А какая разница, думаю я. Я радуюсь отчего-то за этих двоих – несовершеннолетних и отчаянных.
На кухне снова горит красный фонарь, но карты отложены в сторону. Димедрол жрет бутерброд с сыром, по радио передают прогноз погоды – температура воздуха должна подняться еще на пару градусов, в отдельных районах возможны грозы. Но не в здешней духоте.
– Я, пожалуй, пойду? Мне рано вставать. – На мои слова оборачиваются три головы из пяти. – Играйте без меня.
– Без тебя не получится! – говорит Дуська.
– Я больше не хочу играть, – говорит Кристина. – Сегодня что-то не то. Жарко. Помните другой вечер, когда мы грузились тем, можно ли вырастить искусственный сапфир в электрочайнике?
– Классный был вечер, – говорю. Где-то в глубине квартиры виновато скрипит дверь.
– Проводите меня до лифта, – прошу я, – у вас опять на площадке разбили лампочку, всякое может случиться.
– Ну, проводите же Стаса! – наигранно возмущается Вадик. – Кристина! Девочки!
Кристина поднимается, на ее голом животе ярко краснеет тонкая полоска, похожая на послеоперационный рубец. Она слишком налегает на крышку стола, когда сидит. Кристина идет ко мне, я жду ее, и все ужасно напоминает сцену из немого кино. Даже не думайте, почему, я и сам не понимаю.
В коридоре, смущенно улыбаясь, появляются Маша и Витя. У них какие-то сонные лица и одинаково красные шеи. Они даже не держатся за руки, но зато места, где они трогали друг друга в темноте, теперь светятся для меня, как радужные пятна на экране тепловизора. Ну и что с того, что они целовались? Я отчего-то радуюсь за брата и сестру, все правильно, вряд ли этот мир в будущем преподнесет им лучший подарок, чем их собственная невинность. Пусть брат достанется сестре, а сестра – брату, пока им нет восемнадцати, а всего лишь тридцать на двоих. Ведь восемнадцать – это не только бедра без целлюлита, не заросшая волосами спина и целые пока зубы. Восемнадцать – это возраст, когда у нас официально становятся взрослыми. Когда вполне законно нас отдают на растерзание всякой погани, и тут ты уже сам решай, кому отдаться, а кому отказать. Но после восемнадцати каждый может заявить на тебя свои права.