С Червем мне говорить неохота. Мне вообще не нравится говорить с большинством людей, но молчать почему-то считается чем-то неудобным, вроде долгого и пристального взгляда глаза в глаза.
– За такие бабки большего и не получишь, – сокрушается Червь, – хочешь, чтобы нормально отсосала, нужно заказывать бабу, а это – дешевка.
Я все-таки думаю, что она старалась. Нормально старалась, не больше, чем я на работе, но и не меньше. Моя жена не любила оральный секс, а я никогда не настаивал, может, поэтому я и не знаток? Я пытаюсь вообразить член у себя во рту. Вот я беру его губами, вожу языком по головке. Воображение не идет дальше порнографических штампов, так что, думаю, я бы сделал минет еще хуже, чем эта волоокая проститутка.
Мне хочется вдруг поблагодарить как-нибудь эту девушку с большими глазами. Сама того не зная, она принимает участие в создании обновленного меня. Вот я, только что изменивший своей жене, своей бывшей жене. Вот я – молчаливый и неласковый, одинокий и неуверенный. Чем бы я пригодился дешевой проститутке с обочины, навсегда отравленной тетраэтилсвинцом?
Я знаю, впрочем, я мог бы поговорить с ней. О том, о чем не принято говорить с такими женщинами: об очень серьезном и, возможно, очень личном. Старо как мир. Мое замужество не принесло мне счастья. А мы рождены свободными. Что стало со всеми моими амбициями? Почему я больше не думаю о медицине? Я чувствую, что уже давно умерла. And in a way, I’m dead already… Потом провести рукой по волосам. Моргнуть. Неуверенно улыбнуться. Думать о настоящей любви, о том, что нужно умерщвлять ревность, о том, что все имеет смысл и ничего не имеет значения. Всё как всегда.
– Ты интересно живешь? – спросила бы она меня. Меня никто об этом не спрашивал. Поверьте, я не стал бы долго думать над ответом.
– Да, – ответил бы я, – я интересно живу. У меня интересная жизнь, даже если кажется, что ничего не происходит. И это правда.
Мне думается иногда, что это так просто – очаровать женщину, рассказав ей о свободе и красоте, рассказав так, чтобы поверить самому в силу и значение этих простых слов.
Я не могу оставаться сейчас с этой глупой мечтой. Шум дороги возвращает меня назад.
– Ему она дольше сосет, – говорит мне Червь. Он выглядит раздосадованным. Двигался ли он сегодня днем? Я не могу хорошо себя чувствовать в компании героинового психопата. Червь не на системе, но он любит этот медленный порошок. Возможно, он любит его больше всего на свете, больше чем секс, больше чем сон, больше чем стаю птиц над вечерним городом. Он думает, что героин его отпустит, что пройдет неизвестно кем отпущенный период времени, и хмурый торч станет вчерашним днем. Но Червь заблуждается.