Когда Кирилл убирал тарелки в посудомойку, у него зазвонил телефон.
— Да, мам? — ответил он. Из динамика послышался голос Марии Александровны, но я отчего-то не смогла разобрать слов, хотя слух обычно позволял это сделать. Видимо, по телефону она разговаривала тихо. — Хорошо, без проблем. Нет, у меня ничего важного завтра, привезу утром, за полдня ничего там без меня не рухнет.
Кирилл попрощался с матерью, а потом ответил на мой вопросительный взгляд:
— Там развилась слишком бурная деятельность, которая будет продолжаться сегодня до глубокой ночи, так что тебя я домой отвезу завтра утром.
— Оу, — я не знала, как реагировать на подобную новость. — У тебя, наверное планы были…
— Ага, — перебил меня он. — Были. Лечь спать в восемь вечера, проснуться на следующее утром в восемь утра. Но теперь придётся всё переигрывать и ложиться в шесть.
Я хихикнула, а Кирилл серьёзно проговорил:
— В понедельник нельзя недосыпать, иначе к пятнице можно сожрать всех подчинёных, а так, возможно, половина уцелеет.
И с этими словами он выпустил коготь на указательном пальце и почесал в затылке. Я закатила глаза и продемонстрировала ему свой “маникюр”, появившийся по первому моему зову.
— Ого, — удивился он. — У тебя же нет ипостаси…
— А это мои личные, — ответила я, выпустив ещё и клыки. С ними во рту болтать было совершенно неудобно, поэтому я вернула себе человеческий облик почти сразу.
На лице Кирилла было написано неподдельное удивление.
— И так разве бывает? — растерянно спросил он.
Я пожала плечами.
— Как видишь. Но ипостаси у меня совершенно точно нет. У брата есть, а у меня нет. Ну, у него и у мамы не зверь, а просто обличье. То есть они не чувствуют зверя.
Кирилл задумался, а потом начал сыпать вопросами об анатомии полукровок.
Пришлось отвечать, что анализы никоем образом полукровок от людей не отличают, поэтому нам куда как проще живётся среди простых смертных.
— А болевой порог у тебя какой?
У меня сегодня было странное настроение, я, вроде как, сходила с ума в лёгкой форме. Сверкнув когтем я распорола свою ладонь, капнув кровь на пол, но, прежде чем кровь успела потечь ручьём, рана начала затягиваться.
У Кирилла, кажется, задёргался глаз.
— Мне, кстати, совсем не больно было, — улыбнулась я, слизнув кровь с ладони.
— Регенерация потрясающая, — усмехнулся он. — Почти как у меня.
Да, это действительно было моей сильной стороной. Из-за этого, и из-за высокого для полукровки болевого порога, папа меня никогда и пальцем не трогал, потому что это было бесполезно.
Но это никогда не мешало ему попрекать его каждым словом и меня, и братом. А мы просто понять не могли, почему мама его терпит.