Хотя, ладно. Дроп тем и характерен, что эмоционально Нижний во время него в глубоком раздрае. Это непривычно. А когда ты взрослый альфа-самец с самомнением Верещагина — принять, что тебя только что выдрали, как пацана, и тебе понравилось — довольно сложная задача.
Так что, да — эффект «лишения девственности» все-таки имеется.
— Ты бы не дергался, — спокойно замечаю я, — Нижний после спейса нуждается только в отдыхе и ни в чем больше.
— Я тебе не Нижний, — взрывается Верещагин, будто бы последняя моя фраза стала последней каплей.
— Кто тебя порол — тому ты и Нижний, — откликаюсь я насмешливо, — хотя если ты захочешь другую Госпожу для порок — я пойму. Право выбора и все такое.
Проговариваю это — и понимаю, что нет, вру. Не пойму. Ни в каком месте не пойму. Будто у меня исключительные права на задницу этого паршивца. Слава богу, у Антона совершенно другие возражения на этот счет.
— Ничего такого я не захочу, — выдыхает он категорично, подтягивая брюки — и не пошла бы ты…
С кровати я встаю.
И подхожу к нему, неуклюжими пальцами пытающемуся застегнуть пуговицу на застежке брюк. Да-да, с мелкой моторикой после спейса бывают известные проблемы. Ничего, через пару часов станет получше. А сейчас…
Когда я осторожно пробегаюсь пальцами по ремню Верещагина — он вздрагивает и замирает, отдергивая руки.
Он думает, что я сейчас этот ремень из его брюк выдерну и слечу с катушек? Нет. Контроль — на то и контроль, что всякому ремню свое время, место и не всякая, что подвернется под руку, спина.
— Куда ты так торопишься, — с интересом спрашиваю я, пока мои пальцы побеждают эту его дурацкую пуговицу.
Он так и стоит, не шевелясь ни единой мышцей, и кажется — едва дыша. А у меня под ладонями, скользнувшими к молнии его брюк «меняется рельеф». В положительную сторону меняется.
Ну-ну. Не захочет он ничего такого, ага.
— Хочешь свою хозяйку, а, малыш? — мурлычу я, крепче прижимаясь к его спине. Это что-то инстинктивное, гормональное, осознанно я не собиралась делать ничего такого, но все происходит само по себе.
Снова пробую его кожу самым кончиком языка. Боже, какой же он вкусный. До безумия. И надо бы оторваться, вот только как?
Как это сделать, а?
— Убери руки, — полузадушенно выдыхает Верещагин, — ты должна понимать «нет».
Обидно.
Даже очень.
Значит, шлюшка Ивановская ему для секса годится, а я — нет?
Так, ладно.
Я отстраняюсь, позволяю Антону задышать свободнее, опускаюсь в кресло, закидывая ногу на ногу.
Я переживу. И то, что он сейчас шагает к двери с четким намереньем свалить, я переживу тоже.
Я не буду вцепляться в него и доказывать, что ему понравилось. И уговаривать продолжать тоже не буду. Он бежит. И пусть бежит себе дальше.