***
– Девочка, приезжай, не забывай стариков. Эти фуфели разбегутся по мужьям, так только и надёжа на тебя, и вот Витек женится, сноху приведет.
Свекор тихонько поглаживал Гелину руку, и всматривался в ее лицо, неуверенно и ласково. Свекровь стояла сзади, и вытирала краем платка глаза.
– Ирочку, Ирочку хоть разок на лето к нам. Что уж вы, все туда, всё туда, – она быстро перекрестила их, потом обняла Вовку крепко, приникла, и казалось, что это он, большой и добрый папа маленькой, потерявшейся девчонки, которая плачет и не xочет его отпускать.
Нина с Валей стояли поодаль, видно было, что им тоже грустно. Витька держал здоровенную корзину с банками.
– Мам! – Геля погладила свекровь, как маленькую, по головке, – Ну куда банок столько? Мы же в деревню опять, там своих…
– Ничо, ничо, Все поедите. Тебе надо кушать сейчас. Ой, – она вдруг заголосила тоненьким голосом, совсем как в старых фильмах, запричитала, – Ой, сыночка, деточка, да не уезжай же…
Поезд тихонько стучал, усыпляя. Геля не спала, думала. И казалось – всё было не с ней…
***
…Да ты же, Алюсенька, не журысь. Пройдэ…
Баба Пелагея – большая, полная, в темном длинном платье в мелкий цветочек и повязанной назад тонкой косынке, туго обтягивающей высокий узел пышных волос, ловко и плавно двигалась от плиты к высокой дубовой тумбе, накрытой покоробленной от времени клеенкой. Огромная чугунная сковорода шквырчала, поглощая в свое черное нутро тоненькую струйку теста, которую бабка лила из алюминиевого половника.
– Как она одновременно умудряется поворачивать это чудище и лить? – лениво думала Геля, по девчачьи пристроившись между сундуком и тумбой, на своей крошечной, детской табуреточке, – Я б не в жизни…
Здесь, на этой кухне, плывя в ароматах бабкиных блинов, сена, и еще чего-то необъяснимо родного, она всегда чувствовала себя ребенком, даже мысли становились легкими, детскими, воздушными и смешными.
– Оно, кажысь и не болит, а тако… тянит. Надысь огурца Танька принэсла с банки, я и зъила. Так вот оно болило. А так, ни, ни болит. Ни думай.
– Баб, надо к доктору. Это у тебя желудок, гастрит. Язва твоя. Лечить надо. Что ты тянешь?
– Так к бису того дохтура. Я ходила, а он, скаженный, казал – сало ни ишь. Кашу, тильки можно. Сам нехай свою кашу ист. Ишь, нелюдь.
Пелагея в сердцах шваркнула половником об стол и быстро-быстро, маленьким веничком из перьев помесила в жестяной миске с маслом, повозила перьями по сковородке.
– Блинка, чего ж, тоже ни исты? Ишь. Выдумали. Ты вон воды понавэзла, так и полечусь. Как вона – боржома.
Геля с Вовкой, задействовав все свои каналы, действительно достали два ящика Боржоми, и припёрли здоровенный чемодан, битком набитый бутылками.