Подпивший молодой мужичок – невысокий, некрасивый, с ушами, покрытыми какой-то нежной порослью, но одетый с иголочки, в блестящих лаковых штиблетах не отпускал Анну ни на шаг. Она уже устала от него отмахиваться, как от назойливой мухи, а он лез и лез, приговаривая, причмокивая, охая от восхищения. Наконец, Нина не выдержала, схватила Анну за руку и утащила в сад.
– Ань. Ты б не игралась. Это ого-го парень, он сынок такой шишки, что озвереет – мало не покажется. Давай ка отсюда, Мне уж Клавка сказала, что он без тебя не уйдет. А сбежишь – найдет. Пошли от беды. Как раз поезд через полчаса, успеем.
Они тихонько выскользнули за калитку, добежали до небольшой платформы и, чуть подождав, уселись в поезд.
Вечерний Ленинград встретил их влажным воздухом, блеском тихой Невы и запахом отцветающей сирени.
А в воздухе пахло войной…
– Анна, дорогая, вы, как выпускница нашего института, аспирант и сотрудник кафедры вполне можете быть эвакуированы с нами. Вы просто обязаны поехать с нами, здесь для вас верная гибель. У вас и внешность специфическая, даже где-то немного цыганская, да и здоровье слабое. Собирайте вещи, завтра эшелон до Борисовой Гривы, опаздывать не рекомендую. Еще пара недель, и через Ладожское не прорваться, останетесь здесь – погибнете.
Анна устало смотрела на профессора. Насчет внешности цыганской он загнул, конечно, после полугода блокады, лишений и голода Анна выглядела тенью. Обожжённые пальцы еще с того времени, когда они тушили бомбы – зажигалки на крышах Бадаевских складов уже зажили, но плохо сгибались, поэтому работа в операционных у нее была только подсобная и это волновало ее больше всего. С начала войны прошло еще так мало времени, а у нее было такое чувство, что прошла жизнь. Да и не было ее той жизни, все как в тумане – почти забытое село, странное, совершенно ей не нужное замужество, глупые девичьи мечты – все стерла война. Тогда, в мае, еще в мирное время, когда она получила то письмо от матери, у нее все перевернулось внутри. Новости из дома резанули ее сердце до крови – вернувшийся Сашок, который ушел жить в Галине, молодой вдове – нахальной, некрасивой и разбитной. Ягори, бросившая Баро и сбежавшая из табора с молодым командированным инженером куда-то на юг, Лешка, бьющий смертным боем несчастную Марью – все это было так далеко, но так больно, что Анна всплакнула. Но винить, кроме себя было некого, да и жила она уже совсем в ином мире – аура большого города совсем изменила ее.
А потом, в конце июля, новое письмо от Пелагеи – просто пустой конверт, а в нем треугольник похоронки и маленькая, смутная фотография – смеющийся Сашок смотрит куда-то вдаль и огромный козырек смешной кепки сдвинут назад, открывая хитрые глаза. Три дня провоевал…. Три коротких дня, разделивших счастливый довоенный мир и этот черный ужас.