Выйдя в коридор, послушно ступаю за ним дальше вниз по лестнице, и вот уже перед глазами просторная гостиная, до сих пор разгромленная. Привет прошлой истерике.
— Осторожно. Здесь осколки, — Кай берёт меня за руку и помогает переступить остатки разбитой напольной вазы, которую я несколькими днями ранее пыталась швырнуть в него, но угодила в стену.
Сейчас собственное поведение кажется нелепым. И как это у него только так получается? Всю эту кашу заварил он, а виноватой себя чувствую я!
— Садись, — он отпускает мою руку и указывает взглядом на старинный диван с протёртыми овальными подлокотниками. Словно послушая наложница безропотно опускаюсь на винного цвета обивку, ощущая, как натруженно поскрипывают под моим весом старые, наверняка проржавевшие пружины.
Этому дому не семьдесят лет, как я думала ранее — больше.
Кай пододвигает ногой табурет и садится перед роялем. Подняв тяжёлую крышку, бегло пробегается подушечками пальцев по клавишам.
Прямая спина, сосредоточенный взгляд, руки, готовые подчинять себе музыку… Почему-то я представляю его маленького, в слезах, исполняющего ненавистную партию Вивальди под гнётом строгого взгляда Игоря.
Только хочу задать вопрос, почему всё-таки рояль, а не скрипка или гитара, как тишину комнаты прорезают первые звуки. Настолько щемящие, что плечи тут же покрываются колючими мурашками.
Как и тогда ночью звуки становятся громче, яростнее, агрессивнее, я словно растворяюсь в этом вихре из нот и октав, взлетаю вместе с ними ввысь и падаю плашмя о землю, чтобы тут же снова воскреснуть.
Никогда я не любила музыку, чтобы вот так — стекловатой по венам, картечью в подкорку…
А может, виной всему не музыка, а безумный музыкант?
Смотрю на его порхающие по клавишам пальцы, идеальную осанку, широко расставленные ноги. Перевожу взгляд на лицо и вижу, что веки его закрыты, а губы сжаты в тонкую линию. Но он не наслаждается игрой, он словно… несёт повинность. Страдает, в муках являя миру идеальную музыку. Наказывает себя, а заодно меня.
Наказывает меня собой.
Поднимаюсь с дивана и словно пьяная бреду наверх, глотая откуда ни возьмись вдруг появившиеся слёзы. День начался не так давно, но уже будто вытянул из меня все соки. Я точно сойду здесь с ума, если не выберусь в ближайшее время.
Но так ли я хочу отсюда выбраться?..
Мысль оглушает своей уродливой истиной. Это оно? То самое? То, чего я больше всего боялась?!
Наступит день, и плен может стать добровольным.
Зная сейчас о Кае если не всё… хотя, конечно, не всё, но многое; зная наверняка, что он не в себе, я продолжаю к нему тянуться. Вопреки всяческой логике. Тянуться как молочный телёнок тянется к вымени матери. На каком-то глубинном уровне.