— Я не хочу есть.
— Я не спросил — хочешь ты или нет, я сказал нужно, — мягкого тона как не бывало, в голосе сквозит холодная решимость.
— Могу я хотя бы распоряжаться своим желудком? А мочевым пузырём можно? Ваше долбаное королевское высочество, — язвлю, протягивая руку с наручником. Щёлкает замок, стальное кольцо разжимается, и через секунду воздух в комнате звенит от звука смачной пощёчины.
О, как же долго я об этом мечтала!
Кай никак не отреагировал на удар — только повернул голову и застыл, не скрывая расплывающуюся улыбку.
— Истеричка.
Истеричка? Истеричка?!! Я покажу тебе, щенок, как ведут себя истерички!
Толкаю его в грудь, и он, смеясь, подаётся назад, цепляясь руками за воздух. Я подбегаю к нему и молочу кулаками куда ни попадя: по его плечам, голове, животу, из моего рта льётся ужасная брань портовой шлюхи, но я не могу остановиться, вымещая всю накопившуюся ярость. Он практически не защищается — только прикрывает лицо ладонями и смеётся. Смеётся, словно всё это — забавная игра.
Я слишком слабая — ему даже не больно. Для него мои удары не сильнее обстрела яблоками соседскими пацанами. А вот мне больно — кажется, я даже вывихнула плечо, замахиваясь для очередной оплеухи.
— Ты, — удар, — не имеешь, — удар, — никакого… морального… права, — (по печени — отлично!), — держать меня на привязи. Рабство отменили ещё в девятнадцатом веке.
— А точнее — в восемнадцатом.
— Несчастный ботаник! Да ты повёрнутый! Чёртов психопат!
Я выдохлась — кулаки горят, плечо ноет, а он по-прежнему улыбается, словно только что посетил интереснейший аттракцион.
Бросаю бесполезную затею и, подбежав к входной двери, дёргаю лихорадочно за ручку.
— Теперь ты понимаешь, зачем нужна эта мера с наручником — ты же весь дом разнесёшь, — доносится за спиной.
— Выпусти меня! Выпусти! Вы-пус-ти ме-ня!!! — пинаю несчастную дверь, словно это она источник всех моих бед. Тёплые руки мягко обвивают мою талию и тянут назад, и мне ничего не остаётся, как обессиленно повиснуть у него на предплечье, словно набитая соломой тряпичная кукла.
Моя ярость иссякла. Я морально и физически истощена. Я до чёртиков устала с ним бороться.
— Прими душ, а я пока принесу тебе поесть, — спокойно произносит он, словно не было только что никакой истерики.
Выбираюсь из кольца его рук и застёгиваю расстегнувшиеся в порыве бешенства пуговицы блузки.
— Мне не во что переодеться.
— Комод полон вещей — они твои.
— Они не мои. Я хочу свои вещи, — шиплю сквозь зубы, понимая, что напрасно трачу нервы.
— Они и есть твои, — нажимает он. — Я купил их специально для тебя.