– Будь по-твоему, отец, – мрачно буркнул он, замахнул свою чарку, занюхал краюхой хлеба и спросил: – С девкой чего делать?
– А чего с ней поделаешь? У Отрыжки останется.
– Темноглазая да черноголовая? Прям, таких у нас пруд пруди.
– О том я с Отрыжкой сам переговорю. Уж коли она не придумает, как выкрутиться, так и прочим не под силу.
– Вот как раз и переговори, – не стал возражать Юган, многозначительно пялясь за его спину.
Потом потрудился оторвать задницу от лавки и качнуть растрепанной с дороги да гульбы башкой:
– Не отдыхается, мать?
Батя потеснился от края лавки, дабы подружке было сподручней усесться. И махнул рукой, требуя выпивки с закуской для притащившейся к ним старой ведуньи по прозвищу Отрыжка. Кое-кто еще помнил муженька этой горькой вдовицы, что некогда навел шороха на державных путях-дорогах. И был зарублен, утащив с собой на тот свет не менее десятка дружинников. В правдивость этой сказки верили-не верили, но хитрющую старуху разбойничья братва куском не обносила – невместно так-то крохоборничать. Да и Батя, зная ее покойного супруга не понаслышке, благоволил к бабке. Величал ее не иначе, как по имени: матушка Благойла свет Вуколова дочь. Юган, почитая себя человеком неглупым, умышленно следовал примеру старого разбойника. И сам почитал старушку, и ватажникам своим не дозволял ни единого худого слова в ее сторону.
– Прими, матушка Благойла, – усевшись, выложил он на стол кошель аж с тремя десятками серебряников.
– Благодарствуй, сынок, – со всей серьезностью поклонилась ему бабка, чудом не путаясь в тряпье, навернутом на ней в три слоя. – Дай боги тебе удачи.
Молвила и, отставив к стеночке довольно внушительную клюку, плюхнулась рядом с возвышающимся над ней чуть не вдвое Батей.
– Сыта ли Благоюшка? – добродушно вопросил тот.
– Поклевала, – степенно ответствовала Отрыжка, сложив на груди ручки.
И вся-то она была махонькая, сухонькая, морщинистая. Однако следы былой красоты и ныне не оставили ее личика с большими голубыми глазами, высоким лбом и острым подбородком. Юган слыхал, будто Батя холостяковал из-за нее, хоть и был на десяток годков помоложе. Будто по смерти ее мужа набивался к Отрыжке в супружники, да та не захотела. Они, почитай, и жили-то на два дома, держась друг за дружку крепко-накрепко. Что там их связывало, неведомо. Да только Юган знал: коли захотят, расскажут, а нет, так клещами не вытянуть. Он довольствовался тем, что к нему бабка благоволила. И отнюдь не за его щедрые подачки – нищетой от нее лишь попахивало, а на деле той нищетой и не пахло.