– А ты чего прижух, потрох благочинный, – внезапно опомнилась она, открыв глаза. – Чего задумал? Иль сам на мою малую облизываешься? Давай-давай. Вот прихватят тебя с ней. Да натянут кобчик на плечи твои могучие. И станешь шкандыбать коротышкой наизнаночным. То-то посчитается с тобой ворье малахольное – до отрыжки. Каждый день соплями кровавыми умываться будешь.
Батя покосился на грозящую ему подругу. И вздохнул глубже некуда:
– Шла бы ты домой. Тебе в наши-то дела мешаться не след.
– А вот те хрен, – ласково пропела Отрыжка, цапнула клюку и поднялась, опираясь на нее боле напоказ, нежели по нужде. – Покуда не поклянешься, что лапы к моей малой тянуть не станешь, с места не сдвинусь. Слышь, хлюзда вислоухая? Клянись давай! Не задерживай. Мое дитятко вот-вот проснется. А бабка уметелила невесть куда. Испугается, да, не ровен час, уползет из дому. Не бери греха на душу! Не заставляй убивать тебя образом наикровавейшим.
– Дожили, – досадливо поморщился хозяин, озирая через плечо разбухающую пьяным гомоном харчевню. – На слово человеку приличному уж и не верим. Всем клятвы подавай.
– Перестарался ты с благочинием-то, – ехидно посочувствовала старуха. – Глянь, уж скоро засочишься благостью-то. И как при таких-то изъянах неподходящих грабежами простодушными промышлять? Того и гляди, задницу надвое порвет.
– Ты чего расквакалась? – удивился невозмутимый, как покойник, Батя. – Чирей в ухо залетел? Ишь, оживилась, труха жеванная. Ну, куда я ее отымать стану? Ополоумела? На кой мне докука такая? Иди уже. Материнствуй себе на радость. Хотя, какая уж в твои-то лета радость от сосунка несмышленого? При таких-то трудах косточки крепкие нужны! Сдохнешь ведь, перенапрягшись, вошь ты обморочная! Осиротишь меня неоседланного! – уже нарочито громко вопил хозяин харчевни в спину бабки.
– Тебя седлать, тока народ пугать! – в тон ему заверещала Отрыжка, шествуя к двери. – Как медведя шатуна, рогатиной обласканного! – закончила она притворно лаяться под гулкий ржач и выскользнула за порог.
Отделавшись от оскомины в лохмотьях, оба разбойничка выпили. И принялись мозговать, как им без помех и коварных последствий избавиться разом от дюжины ватажников Югана. Чай не гуси перелетные – своим чередом не улетучатся. Выпускать же изрядно поддатых мужичков из харчевни, было сродни всенародному объявлению, мол, девчоночку чудную обрели. Мол, золота с нее сняли целый воз. Да боярина, что ее тащил со всей таинственностью, укокошили. И вся слава – с топором по шее – заслуженно причитается Югану.
– Бабулька серебро позабыла, – в рассеянной раздумчивости заметил тот, приподняв над столом кошель за петельку шнурка. – Э, отец, а это чего тут?