Вечером я стучала в дом Розалии. Соседка побаловала чаем и неспешной беседой.
— Розалия Гавриловна, я вещи тёткины собрала, — в какой-то момент сказала я и спросила: — Куда мне их теперь?
— Раздать полагается, я поспрашиваю, надо ли кому. А нет, так выбрасывай смело, память-то не в тряпках, так ведь?
— Наверное, — пожала я плечами и добавила: — Неудобно как-то.
— Вот ещё, глупости. Ей уже всё равно, поверь. Вот умру я, к примеру, и что? На чёрта моим оболтусам об моё тряпьё спотыкаться, нет уж, пусть лучше сожгут, чем всякий раз припоминают всуе. Я и живая им не мешаю, живут как хотят, а мертвой и подавно не хочу.
— Зачем вы так, они вас любят.
— Любят, любят, — покивала она, — особенно, когда за денежкой приходят. Да я собственно и не в обиде, для кого ещё стараюсь, если не для них.
Возникла пауза, мы не сговариваясь потянулись к чашкам, отпив чай, а потом я выложила на стол фотографию, ту что с уголком, и задала наконец вопрос, за которым пришла.
— Кто здесь, на снимке?
— Надо же, — взяла его в руки Розалия и удивилась: — Не уж-то Файка склеила?
— Нет, я. По кусочкам нашла.
Соседка как-то странно на меня посмотрела и озадачилась:
— До сих пор, выходит, не знаешь? Оно и не удивительно, впрочем, — махнула она рукой и ткнула в мужчину: — Отец ведь это твой.
— Как? — удивилась я, памятуя и другие снимки.
— А вот так! Он и стал их камнем преткновения, через Женьку этого между сестрицами кошка черная и пробежала. Знаешь, как оно в жизни-то бывает, — вздохнула моя собеседница, — больно порою и жестоко.
— Знаю, — только и шепнула я.
Где отец обитал сейчас Розалии неизвестно. Знала только, что мать и этот Женька, тёткин жених, сбежали в городок, где мы в последствии и осели, но вскоре он слинял, бросив беременную подружку. Фаина, разочаровавшаяся в мужиках, сторонилась их, что-то вроде зарока себе дала, пояснила соседка и добавила:
— Через это и сгинула. Раз устроила природа спать с ними, так нечего и противиться.
— А как же монахини? — возразила я.
— Тю, — протянула Роза и многозначительно добавила: — Они особый сорт — божьи невесты, нечего и ровнять.
Вступать в дискуссию в мои планы не входило, поэтому я смолчала. Подхватила со стола фотографию и стала разглядывать мужчину (отцом его назвать не получалось) по-новому, примеряясь к чертам. Ничего в себе от него не нашла. Чужое лицо. Разве только ноздри одинаково узкие, приплюснуты слегка.
Я запланировала отступление, раздумывая обращаться к соседке с просьбой или забить, как она заговорила снова.