Давид выруливает на дорогу и едет в сторону выезда из города.
— Все, можно начинать бояться? Сейчас ты завезешь меня в лес, и оттуда я уже живой не уползу?
— Надя… — Давид закатывает глаза, — какой тут у вас лес? Я же помню эту дорогу, тут не лес, тут Леруа Мерлен, Ашан здоровый на краю дороги и кладбище.
— О. На кладбище поедем? — не унимаюсь я.
— Нет, не поедем. Обойдешься без секса на кладбище, — обламывает меня Огудалов, — так что Понимаю, ты рассчитывала на атмосферу, готику, но погода не та, отморозишь себе что-нибудь, а обещал твоей маме вернуть тебя утром.
— Ну да, ну да, обещание маме — это святое, — хихикаю я.
И все-таки как же с этим мальчиком весело.
Я ужасно не хочу, чтоб утро наступало быстро…
13. Пятьдесят оттенков безумия
И все-таки ведьма.
Чем дальше, тем сильнее Давиду казалось, что Соболевская — именно какое-то бесовское создание.
Ведьма, суккуб, вампирша — короче говоря, кто угодно, обладающий магическим флером.
А как еще это объяснить?
Опять шел говорить про работу, а сделал все что угодно, но не это.
Потрахался.
Еще раз потрахался.
Познакомился с мамой Нади.
Познакомился с посудомойкой Нади.
Познакомился с дочкой Нади.
Осталось познакомиться, наверное, только с мужем Нади. И убить его к чертовой матери.
Зачем Давид начал врать про друга-натурщика? Зачем ему понадобился этот час инкогнито? Что он ему дал?
Ну…
Хотя бы понимание — Надя совершенно не понимает, кто оказался её спонтанным любовником. И для неё это было такое же наваждение, как и для Давида. Настолько безумное, что она даже забывает спросить его имя. А то, что он — сын её покровительницы и сам по себе выгодный вариант покровителя и любовника, значения никакого не имеет.
Может, это было напускное, конечно, но нет, Давиду почему-то так не кажется.
И все-таки. Да, для Нади это такое же наваждение, но в отличии от того же Давида — она ему поддается как-то плохо.
Если Давид, как ни крути — уйти не сможет, Надя же пытается его спровадить, это Огудалов ощущает совершенно точно. И это неожиданно бесит, потому что, получается, для секса он годен, а для всего остального нет? И с каких пор его это вообще волнует?
И какое твое дело, Огудалов, у тебя для “всего остального” — вообще-то Моника. Была. Еще позавчера.
Но девочка из Нью-Йорка в голове не помещается совершенно.
Пока рядом она — это чертово проклятие с нежнейшими губами, в голове не помещается вообще ничего.
И все-таки чем оно объясняется — вот это вот наваждение? Недотраха у Давида сроду не водилось.
Но почему в этом чертовом торговом центре он не может отвести глаз от неё — от девушки в плотном бежевом вязаном платье, которое больше походит на длинный просторный свитер, перехваченный широким ремнем на узкой талии?