И едет Давид, и дуреет Давид…
Сосредоточиться на дороге сложно, получается, только придерживая в голове мысль, что угробить богиню из-за собственной озабоченности — как-то совершенно не комильфо.
Но что это, в конце концов, такое?
Вот сейчас, почему он вообще рассказывает Наде о своих друзьях, о Светкиной свадьбе, которая совершенно внезапная и нежданная.
Ведь было же правило: девочкам для траха про жизнь не рассказывать.
А он рассказывает. И слушает, как Надя удивляется его связям…
Может, он пьяный? Нет, серьезно, Давид ни за что бы не сказал, что он сейчас воспринимает реальность трезво. Примерно такой же уровень одурения в крови у него кипел после того, как он перебирал в студенческие годы.
Но не пил же, не пил.
Может, в кофе что было?
Может, провалы в памяти начались?
Невозможно же поверить в то, что он, взрослый, уже повидавший в сексе все, что можно, и все, что нельзя, дяденька, просто ни с того, ни с сего потерял голову, мозги, рассудок — и вообще все, что помогает нормально жить. Вот так ни с чего, с первого взгляда, кажется — с первого вздоха в её сторону.
И вот — дэпээсники в ярко-желтых жилетках на обочине дороги.
Если это не знак судьбы, то что это вообще?
Давид резко вдавливает педаль тормоза в пол, съезжая из полосы движения. Надя замолкает на половине фразы, глядя на Давида уливленными глазами.
— Эй, юноша, мы вас не останавливали, — инспектор смотрит на Огудалова, то ли пытается понять, что ему надо, то ли ему просто не к лицу ржать прямо на посту над идиотами — хотя очень хочется, по лицу видно.
— Я сознательный, — выдыхает Давид, — где тут у вас трубочка, в которую дохнуть надо?
Это абсолютное сумасшествие, но в конце концов — никому оно ничего не стоит. Ну, Давиду — так точно, пока что.
А он…
Он же должен знать, что с ним вообще такое творится?
У дэпээсника глаза по сто рублей. Или больше. Видимо, настолько обкуренные дятлы в его трудовой практике еще не попадались.
У служебного алкотестера точно что-то не то с ноликами, потому что ну не может такого быть.
И все-таки…
Выходит, все с ним нормально, нет никаких провалов в памяти, и это сумасшествие — это что-то личное у самого Давида.
Ага. Вон оно — его сумасшествие. Сидит себе справа от руля, губки покусывает. Сожрал бы всю, да закон не одобряет каннибализм.
Давид возвращается в машину, но не трогается сразу, на несколько секунд роняет лоб на руль и пытается взять себя в руки. Не буквально, а ментально.
Она смотрит.
Она видит, в каком ты раздрае, Огудалов.
Позорище.
— Малыш, все хорошо? — осторожно и ласково спрашивает Надя.