Он снова делает это. Он снова пытается мне навязать свои границы и свои условия. Еще не понимает, что я буду их упорно стирать и игнорировать. Хотя, в этом плане я могу его успокоить.
— Пока мы будем вместе, никого кроме тебя для меня не будет, — я пожимаю плечами, — я могу на это время даже натурщиков не заказывать, мне будет не до них.
Тем более что мне будет просто не до них. Мне хватит Давида.
Я все-таки его нарисую. Поймаю на холст его совершенство, навечно заточу его в мелких мазках краски. Тогда меня отпустит эта лихорадка, и я смогу легко выбросить Давида Огудалова из головы. Наверняка.
Если ему не хватит этой гарантии, если он продолжит выносить мне мозг ревностью, то все-таки он пойдет лесом. Очень-очень далеко. В самую чащу, где грибы гуще растут.
— Первое условие ты сказала, — еще один нахальный щипок достается моей многострадальной пятой точке, — есть второе?
— И третье есть, — чуть улыбаюсь я, — но мы начнем со второго. Ты не лезешь в мою жизнь. Не пытаешься как-то мне “помогать”, привлекать свои связи, если твоя мама на меня злится — мирить меня с ней не надо, мы сами разберемся. Не надо от ревности бить морду моему первому мужу, он, конечно, раздолбай, но он отец моей дочери, любит её и я должна с этим считаться. А ты с твоей экспрессией ведь сначала подерешься, потом подумаешь.
— Почему не хочешь, чтобы я тебе помогал? — Давид недовольно хмурится. — Ведь у меня много знакомых, они могли бы…
— Не могли бы, — я дергаю подбородком, — единственное, над чем мы с тобой поработаем вместе, — это проект Левицкого. Но это исключение из правил, я не сплю с натурщиками ровно по той же причине. Я не смешиваю личное и творческое, и личное и рабочее тоже не смешиваю. Ты понял?
В основном я все это не смешиваю из-за дурацкой привычки вчерашней интеллигентки-нищебродки. Той самой, которая хочет, чтобы её ценили за её талант, а не за то, сколько раз она может дать своему покровителю за ночь. А когда позволяешь себе помогать — все равно начинаешь параноить, что человек к тебе хорошо только" по дружбе" относится. А на творческую твою сторону ему и пофиг.
— Ну, допустим, — Давид задумчиво поглаживает мое бедро, будто примеряясь, куда бы ему ущипнуть меня в третий раз, — а что у тебя последнее?
— Последнее — самое главное, — твердо произношу я, глядя на Давида очень серьезно, — мы с тобой договариваемся здесь и сейчас. Никакой любви. Ни сейчас, ни через месяц, ты не таскаешь мне цветов, конфет, прочей фигни и не пишешь никаких стихов, короче, не тратишь попусту ни свое время, ни свои деньги. Мы с тобой просто трахаемся. Ничего больше. Тебе ясно?