Нервно пытаюсь улыбнуться.
— А еще — такую заразу даже дустом не убить… — вспоминаю одну из наших шуток.
— А ну-ка, дыши! — рявкаю я испуганно, припечатывая ей по щеке.
Слепо отталкивает мою руку.
Выдохнув падаю на стул, закрывая руками лицо.
— Мать твою…
Напугала!
Стискиваю ее кисть, в эмоциях вжимая в губы. Мне хочется поласкаться об эти ладони, забыв о том, что между нами пропасть. Хочется ровно до тех пор, пока я не вспоминаю, что…
— Кошкина… — с горечью отстраняюсь я. — Аленка — моя дочь?
Непослушной рукой срывает маску.
— Исчезни… Айдаров… — хрипло. — Она только… моя.
— Да?.. — начинаю свирепеть я.
Если у тебя есть силы кусать, Кошкина, значит, ты уже в порядке. И мне есть, что сказать!
— Тогда, где твоя дочь, а?! Может этот твой Лившиц знает? Ты спроси!
Слышу в коридоре шаги, голоса…
— Где? — едва шепчет она, голос испуганно дрожит.
— Выходите, — недовольно смотрит на меня врач. За ней медсестра с подносом, там шприц.
— Марьяна… — подходит с другой стороны к ней её мужик.
— Где дочь?
— Я еще не успел решить этот вопрос.
— Что?! — шокированно смотрит на него.
Медсестра подходит со шприцом.
Марьяна, всхлипывая отталкивает её руку.
— Это успокоительное, — комментирует врач, оттесняя меня от кушетки, — у Вас травма головы, Вам нельзя волноваться и вставать.
— Где моя дочь?!
— Мы обязательно выясним.
Марьяна опять отталкивает шприц.
— Юра?.. — жалобно смотрит на него.
— Так надо, Яночка, пусть поставят. Это профилактика кровоизлияния. Мы же не хотим кровотечений и инсультов?
— Нет! — уворачивается от иглы, панически оглядываясь наши лица.
Медсестра уверенным движением фиксирует ее ослабшую руку за локоть и…
Кошкина растерянна и беспомощна, по лицу слезы. Ни разу не видел ее плачущей. Вообще никогда! И моё сердце сжимается. Перехватываю руку медсестры.
— Дайте мне минуту! Я знаю, где её дочь. Дайте нам вдвоем всего минуту поговорить.
— Да вызовите санитаров! — шипит Лившиц. — Пусть уберут этого…
— Я сейчас тебе карету вызову, — басит Медведев. — И санитаров в погонах.
Раскрывает корочки.
— Все на выход, со свидетелем работают опера! — рявкает он.
Врач, возмущаясь, что мы не имеем права, все же ретируется за дверь.
Медведев выводит препирающегося с ним Лившица.
— Кошкина… — набираю я воздуха в лёгкие. — Алёнка три дня в садике… ждёт тебя… — мой голос подрагивает. — Не ест… очень переживает! Подпиши доверенность… я ее заберу пока.
Отрицательно качает головой.
— Пожалуйста… — умоляю я.
Она словно не видит ничего. Меня начинает колотить от её разгорающегося взгляда, в котором расцветает презрение и ненависть. И это запускает во мне тоже злость и истерику.