– Ты меня ненавидишь? – задает вопрос, словно не веря, что после всего произошедшего я здесь, перед ним, а не истекаю кровью в той квартире.
Делаю глоток терпкого бархатистого вина, перекатывая на языке, чтобы прочувствовать его тона. Алкоголь согревает, успокаивает мой измученный воспоминаниями разум.
– Ненавидела. Винила тебя во всем произошедшем, в убийстве нашего неродившегося ребенка. Я не могла после этого забеременеть, – признаюсь, проводя пальцем по верхнему краю тонкого бокала, смотря во тьму своих воспоминаний. – Не то чтобы я хотела – мысль завести еще детей, вызывала отторжение потому, что я бросила одного и не смогла спасти другого, да и мужей не любила в достаточной степени, чтобы возникло такое желание. Хотя я провела бесконечное множество бессонных ночей, размышляя, как забрать Клима у тебя, но не могла оттого, что моя трусливая душа боялась, что он разглядит на мне ту грязь, которой меня запятнали твои люди.
Содрав с него всю защиту, я ранила его настолько жестокими словами, что они были способны убить, но каждое слово – правда, моя правда, вымученная, выстраданная, состоящая из бесконечной боли. И когда я поднимаю на него взгляд, то вижу, что теперь он пытается справиться с той же болью, что терзала меня все эти годы.
– Но и себя ненавидела и так же винила, – продолжаю своё откровение. – Ведь я могла быть с другим – с тем, кто честно трудится с девяти до шести и приносит домой не пачки денег, а буханку хлеба и колбасу по праздникам. Моя вина равноценна твоей, мы оба сделали свой выбор, мы оба понесли за него ответственность.
Я замолкаю, чувствуя внутри пустоту после исповеди.
Самгин порывисто поднимается и выходит на веранду, забирая с собой сигареты, и пусть я давно не курю, но мне тоже нестерпимо хочется составить ему в этом компанию, поэтому кутаюсь в плед и с бокалом вина в руках следую за ним.
Замечаю, что он избегает встречаться со мной взглядом, помогая мне прикурить сигарету. Сам же он, закурив, прислоняется лбом к деревянной балке, вглядываясь в пустоту ночи, а я молча втягиваю в себя табак, испытывая успокоение в этом старом ритуале.
– Думала, что ты решишь, будто я лгу, что всё это выдумки, – озвучиваю свой самый большой страх, преследовавший меня все эти годы.
Анатолий вздрагивает от моих слов и медленно поворачивается ко мне лицом. Он гасит свою сигарету и приближается, останавливаясь рядом, осторожно, словно касаясь чего-то необыкновенно хрупкого, проводит большим пальцем по моей щеке.
– Я жить не смогу, пока он не сдохнет, – отвечает Самгин, и его слова совсем не вяжутся с ласкающими движениями пальцев, но вместе с тем, говорят о том, что он мне безоговорочно верит, распутывая тугой узел в моей душе.