Мексиканец присвистнул, посмотрел уважительно:
— Сто двадцать пятая?
Крис моргнул, не сразу поняв, что имеется в виду. Парень пояснил:
— Статья. Убийство?
Убийство. Он убил человека и теперь будет нести заслуженное наказание. До сих пор не верилось, что это происходит на самом деле. Всё ещё казалось, что он вот-вот проснётся, и Дженнифер смахнёт волосы со лба и мягко улыбнётся, проворковав, что любит.
— Да. — Крис с трудом вернулся в реальность.
— А у меня двести двадцать четвёртая. — Мексиканец смотрел с таким видом, будто ждал какой-то реакции. Но Крис молчал, и тот пояснил: — Мошенничество с кредитками, семь лет.
Вновь повисло молчание, вдали показались первые постройки, а слева — мрачная громада тюрьмы, куда свернул автобус.
— Первая ходка? — понимающе кивнул мексиканец, правильно расценив молчание Криса. Тот угрюмо кивнул, чувствуя, как сердце против воли начинает биться чаще с каждым ярдом, что приближал к затянутым колючей проволокой стенам.
Осознание реальности происходящего настигло позже, настигло во всей своей уродливости, когда вновь прибывших выстроили в шеренгу, заставив раздеться догола, и провели унизительный досмотр.
— Загибайтесь, девочки! — кричал надзиратель, проходя вдоль заключенных. — Покажите свои булочки папаше Чарли, он сумеет разглядеть все скрытые в вас таланты!
От унижения пылали щёки, в висках билось глухо, тяжело, хотелось послать всё к чертям и выбить зубы ухмыляющемуся мужику в перчатках, так тщательно досматривавшему анус, словно он надеялся найти там золотой слиток, не меньше. Но права собственного голоса больше не было. Теперь Крис был вынужден начать жить по тюремным правилам. Вставать когда скажут, ложиться по звонку, идти туда, куда говорят и забыть о прошлом, о том, кем был когда-то. Начиналась новая жизнь, размеренная, разлинованная, как тетрадь в клетку, и через ту же клетку теперь на него смотрело небо, — крохотный кусок под потолком в камере.
После душа им выдали форму с номером, ботинки, бельё. Даже то, в чём привезли, пришлось сдать вместе с часами Патек Филипп — подарок мамы на день рождения. Крис расстегнул браслет и с тоской проводил их глазами, почти физически ощущая, как рвётся последняя связь с домом.
В камере на двоих уже сидел крупный белый лет сорока. Он бросил угрюмый взгляд исподлобья, глядя, как Крис раскладывает вещи на нижней полке. Потом свесил огромную лапищу и пробурчал:
— Стэн.
— Крис.
— Сколько?
— Пятнадцать.
Крис постепенно начал понимать, что здесь не имеет значения твоя прошлая жизнь. Только статья и степень тяжести совершенного преступления. Первый ужин в столовой прошёл относительно спокойно — к нему приглядывались, как и ко всем новеньким, но заводить знакомство или цеплять не спешили. Только юркий мексиканец, кажется, чувствовал себя, как рыба в воде, быстро найдя старых знакомых, и к концу ужина уже хохотал за столом. В первую ночь Крис почти не спал — тяжёлые шаги по коридору, перекрикивания надзирателей, приглушённый шёпот заключённых, изредка — смех, чаще — стоны и задушенные крики. Стэн безмятежно похрапывал, пуская газы, за стенкой кто-то надрывно рыдал в подушку. Личный ад, в который он сам себя загнал, начал отчёт пятнадцати годам.