Чувство беспомощности — самое отвратительное, что со мной случалось за долгие годы. Вокруг — толпа долбаных фанатиков, в голове — туман, во рту нагадила стая диких кошек, а в дальнем закутке бьется только одна мысль: где Ши?
Если бы она умерла, я бы почувствовал…
Наверняка бы почувствовал!
Саджа мне свидетель, ублюдкам пора начинать читать их молитвы…
Умоляюще смотрю на Бардо, но на голове друга поблескивает черный «венец тишины». Его забрали с корабля и водрузили на Бардо до того, как он пришел в себя, и теперь остается только догадываться, что случилось с моей Колючкой.
Женщина поворачивается медленно, будто движется сквозь толщу воды. Не улыбка, а хищный оскал, глаза превратились в щелки, а за веерами темных ресниц мерцают красные огоньки и вспышки.
Во взгляде — ни капли жалости, только какое-то странное отрешенное благоговение. Грудь, обтянутая плотной черной тканью, ходит ходуном. Женщина жадно глотает вязкий, влажный воздух, дрожит и всхлипывает, словно нечто невидимое ласкает худощавое тело тысячами пальцев.
Чем только ширяются эти сумасшедшие? Дурь-то забористая.
Нас выталкивают вперед, к небольшому возвышению, у которого лежат две пары цепей, не больше шести футов в длину, увенчанные широкими ободками сциловых наручников.
На первый взгляд нет в этом возвышении ничего необычного. Каменюка и каменюка: прямоугольная, невысокая, едва ли мне до середины бедра.
Темно-бордовая, искрящаяся, полупрозрачная, но совершенно не вызывающая ничего необычного. Ни единого движения под кожей, никакого вопля даже на самом дальнем краешке сознания.
Ворон даже в ее сторону не смотрит — о чем может идти речь?
Если древний город, на задворки которого нас притащили, пробуждает где-то внутри самые гадкие подозрения, замешанные на горьковатом отвращении, то постамент выглядит как основание какого-то памятника, давно снесенного первыми жителями планеты.
Взгляд скользит по гладкой поверхности, выхватывает узоры и надписи на незнакомом мне языке. Это абсолютно точно не общее наречие и не его производные, не кулганский, не аркелонский и не хадах-ти.
Будь тот кулганец здесь — наверняка бы определил, что тут написано.
Чувствую, что это важно.
То, что может рассказать этот камень, — жизненно необходимо, потому рассматриваю поверхность жадно, пытаюсь запомнить каждую черточку, впадинку, излом странного светящегося узора, точки, тире и завитки.
Бардо как-то странно вздрагивает и указывает подбородком на неизвестный предмет, похожий на наконечник копья.
Он почти сливается по цвету с постаментом, но все равно выделяется двумя-тремя чернильными пятнами, расплывшимися на сверкающем острие.