Они вышли раным-рано, вышли через двор, задними воротами, чтоб еще кто не навязался. В этом стремлении уйти незамеченными было что-то детское, смешное и наивное. Но так делали их отцы и матери, так привыкли делать они сами и так учили делать своих детей. А то, мол, с артелью не видать ягодок.
Обогнув деревню поскотиной и выйдя на колесную дорогу далеко за отводом, они немного отдышались. Вести Катерину Вячеславовну было трудно, она не разбирала дороги и часто спотыкалась. Особенно когда шли поскотиной.
У Черной речки Крестиха остановилась. Здесь была вечная, никогда не просыхающая грязь, через которую и зрячему переходить — работа: нетолстое бревешко да несколько жердинок было набросано кое-как в чавкающую трясину. Но, посадив Катерину Вячеславовну на закорки, Крестиха осторожно перебралась на другую сторону.
— Ой, батюшки-светы, сколько со мной тебе уживанья-то. Хуже малого или пьяного. Того хоть прогнать можно, если надоел. А я уж нет. Экой пестерь ведь надо пореволокчи. Ведь во мне, поди, пуда четыре будет.
— Нашивала и боле, — отозвалась Крестиха, а сама подумала: «Вот жизнь человеческая. Уж ходить сама не может, а надо хоть пошарить ягодок. Не дает душа дома усидеть, когда все с болота корзины тащат. Уж поносила она, поносила. Не бывала без ягодок домой. Поди-ко, у Леньки-то хватает и варенья всякого, а ей вот самой на болото надо. Вон как улыбается-то, как глядит-то. В городе-то и закапать можно в глаз свежего, и натиранье дадут загранишное, а ей вот надо молочка попить. «Только, — говорит, — это и может помочь». Все, видно, сумлевается, ночь-то ворочалась с боку на бок».
— Ты что-то, гляда, худо ночь спала. Уж не клопы ли знакомиться приходили? — вслух сказала Крестиха.
— Да нет, ничего. Я и дома эдак сплю. Годы-то набежали. Да об детоньках все задумье. Все ведь на чужой стороне. Лягу спать, так во всех городах побываю. И к Шурке на Черное море съезжу, и в Архангельском всех обойду. Да за ночь-то и наревусь всегда. У меня и видение-то от этого, думаю, сдало. Ведь Коленьку-то похоронила ноне, так что слез пролила. Коленька-то у меня остатки докарал.
Катерина Вячеславовна сморщилась, подняла подбородок и минуту шла молча, глотая тихие слезы и шевеля губами, а потом уж нагнулась и высморкалась в фартук. Крестиха дождалась, пока Катерина Вячеславовна успокоится, оправится. Она по себе знала, что, если выплакаться, потом сможешь говорить о своем горе спокойно, кик о рядовой жизни.
— После Кольки парнек-от, Валерко-то, где теперь? — спросила Крестиха.
— В Ленинграде, в военной школе.