Когда Сыров вернулся из перевязочной, мужики уже заварили в литровой банке чай, как они делали каждое утро, и Степа нарезал тонкими ломтиками лимон. Один лепесточек сунул в рот:
— Ох, добро, — поморщился, — аж в плешку ударило.
— До того доколупали, что зубы заболели, — недовольно пробубнил вошедший Сыров.
— Неужто и железные болят? — притворно удивился Степа, улыбаясь ему навстречу.
— Одно лечат, другое калечат, — не замечая его слов, продолжал Сыров.
— Конечно, — словно посочувствовал Степа, — здесь не столица. Только режут да сшивают. — Он явно подтрунивал над Сыровым и, видно, совсем не боялся его. Хотя обычно самые смелые мужики с бывшими заключенными стараются ладить и говорят поначалу осторожно и долго приглядываются.
— У меня и в Москве не сразу гладью шилось. Пришлось до Президиума Верховного Совета дойти, — сказал Сыров вроде бы вскользь.
— Ну, — искренне удивился Василий Иванович.
— Пришлось, — спокойно подтвердил Сыров и сделал паузу, — а то бы неизвестно, чем закончилось. Может, уж тоже бы на костылях прыгал, как он, — и кивнул в сторону Степы. Сыров недолго помолчал и, словно боясь, что ему не поверят, сжал кулак, выпрямился, стоя возле тумбочки, и засверкал глазами: — Приехал в Москву! Туда-сюда посовался — говорят, поезжайте обратно, где лечились. Ну, думаю, не на того нарвались, голубчики! И записался я на прием в Президиум. Жду. В приемной секретарша молодая, свеженькая. «Садитесь, — говорит, — гражданин, в это кресло, вот вам журнальчик, почитайте пока».
— Да там вроде товарищем называют-то, а не гражданином, — вставил слово Степа.
— Ну, я не помню точно как. Помню, что в журнале читал чего-то про дельфинов... В общем — жду. Через! какое-то время — звонок. Секретарша туда зашла, потом выходит: «Пожалуйста, входите». Вхожу. А сам в одном ботинке, ко второй ноге галоша привязана: нога распухла, в ботинок не влазит. Сидит мужчина, в очках толстых, седоватый. Показывает на кресло: «Вам тяжело стоять, садитесь, пожалуйста». Потом спрашивает, какие жалобы. Я, ни слова не говоря, развязываю повязку, говорю: «Вот смотрите: денег нет даже на автобус, есть нечего, ходить не могу, в больницу не берут». Он достает из ящика бумагу, ничего не говорит, пишет. Я молчу тоже. Писать кончил, нажимает кнопку, отдает секретарше бумагу и говорит: «Я жду». Ну, думаю, все. Сейчас придут, возьмут меня под белые ручки — и привет. Через несколько минут заходят в кабинет мужчина и женщина, оба в белых халатах...
— Из сумасшедшего дома? — нетерпеливо вскрикнул Коля.
— Надень на рот глушитель, — обрезал Сыров, — «из сумасшедшего дома»... Из самой Кремлевской больницы! Не дали больше сделать ни шагу. Положили на носилки, белой простынкой закрыли... А он сам наклонился надо мной и говорит: «Вы пока отдыхайте, поправляйтесь, я вас найду».