Маня была шестым ребенком в семье средней сестры Марфы Никандровны — Марии, самой многодетной в деревне бабы.
Но почему-то Марию все звали от мала до велика Марийкой. Бывает, бежит этакий шпингалет трех годов от роду, нестриженые волосенки за ушами топорщатся, грязь со всей деревни собрана на штаны да рубаху, на ногах цыпки, бежит и кричит:
— Марийка-а-а!..
Та остановится.
— Ну чего, Василий Митревич, скажешь?
— А я пойду к вам гулеть?
— Пойдем, коли больно охота, — и ведет мальчика в дом, за стол посадит, кусок хлеба даст.
А у самой недавно седьмой народился. Тоже Василием назвала. Лежит он в зыбке, хлопает глазенками, разглядывает щелястую матицу, куда вколочено кольцо и просунут скрипучий очеп, и не понимает, как хорошо быть в крестьянской семье последним.
С самого начала его появление для братьев и сестер — большое событие и немалая радость.
Первые дни Васину зыбку качали наперебой: то один, то другой. Если матери не было дома, доставали ребенка из теплой зыбки и таскали на руках — от окошка до порога, из угла в угол, качали, что-то напевая, и он засыпал улыбаясь. Но вскоре Васька надоел всем. Марийке все чаще приходилось покрикивать: «Зинка, чего опять с бобушками занялась? Качай Ваську!» И если Зинка огрызалась, то заставляла Гришку или Надю.
А когда Васька научился ползать — к его услугам все бобушки: тут и треснувший ружейный патрон, и бараньи лодыги, и глиняная свистулька, и старый замок, и даже настоящие городские кубики, обклеенные разноцветными картинками. Раньше из них можно было собрать и дом с трубой, и яблоню с красными яблоками, и медведя с медвежонком. Сейчас картинки стерлись, потому что кубики были привезены из Вологды еще Таньке. А после Таньки ими играли и Степка, и Гришка, и Надя, и Зинка, и Маня. Картинки до того стерлись, что от дома остались только два окошка, а от медведя — лапа да горб.
Но зато сколько добра достанется Ваське, когда он встанет на ноги. К тому времени старшие ребята вырастут из своих одежонок и обуток, и все это богатство безвозвратно перейдет к нему; трепли сколько хочешь, все равно за свой век не истреплешь. У Гришки почти неношенные кожаники пропадают: жмут уже, а рубаха атласная стала в плечах тесна, и ворот худо сходится. Зинка совсем мало поносила вельветку с блестящим замочком-подергушкой посередке: уже выросла из нее.
Маньке недавно галошки к ботинкам были привезены из Никольска — малы оказались. И все это Ваське перейдет, как младшему и последнему. Не будет ходить босой да раздетый.
Потому он лежит один и молчит, разглядывая сучки на потолке.