— А это что?
Игорь принимал из его рук травинку, вертел ее, долго разглядывая, потом неуверенно произносил:
— Подорожник.
— Сам ты подорожник, — укорял Пашка. — Это мать-и-мачеха. — И снова срывал поблекший стебелек. — Ну а это-то узнаешь?
К ним подошла Таня.
— Ты, Пашка, не изгалялся бы, а объяснил человеку. Подумаешь, он знает травинки. В деревне вырасти да крапивы бы не видеть. Ты вот мне ответь, чем отличается осока от осота? Не знаешь? Ну вот. Пойдемте лучше нарвем рябины и украсим наш класс.
И они все вместе направились к ближней рябине. На обратном пути вместо строевой солдатской песни вдруг неожиданно затянули «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина», и, кажется, начал ее Пашка. Песню дотянули до конца.
— Ну, что же, — сказал Силкин, когда они с Мишей возвращались домой. — С боевым тебя крещением. Кажется, ты не зря получаешь зарплату.
— Спасибо, друг, — откликнулся Миша. — Ты, как всегда, перехваливаешь меня, — и хитровато подмигнул.
— Ничего. Теперь дело пойдет — лиха беда начало.
...Приближалась зима. Северные ветры загудели над полевой дорогой, что гнулась по краю лощины, дули порывисто и сердито. Миша с грустью вспоминал, как еще недавно он проходил этой дорогой прозрачными и гулкими утрами и любовался обильной, искрящейся на солнце росой на метелочках тимофеевки, что росла по обочинам. А позднее эти же метелочки уже подернулись инеем, стояли тихо, не шевелясь, опасаясь потерять свое дорогое и хрупкое великолепие. Только к полудню оттаивали они, но роса уже не играла прежней радугой и не будила былой радости, потому что прихваченный холодом стебель терял упругость и уверенность цвета.
Далекие ивовые кусты лиловели от холода, и на березах погасла та ослепительная живая белизна, которая тянет к себе и заставляет если не прикоснуться, то поглядеть вблизи.
Миша вспомнил, как его подбадривала когда-то Марфа Никандровна:
— Ничего, не скучай. Скоро начнутся приморозки, будешь за поляшами ходить. А то приглянется какая-нибудь девочка, так тоже не меньше заботы будет.
В избе через старые рамы быстро выдувало тепло, и, когда становилось холодно, затапливали плиту. Кот ложился на теплую плиту и поначалу блаженно жмурился: а когда начинало припекать — прыгал на печной приступок.
— Ничего, Буско, — гладила Марфа Никандровна кота, — это сперва зима кажется страшной, а поошоркаешься, дак ой как заживешь!
Теперь Миша, пройдя от школы полтора километра полем по морозу, входил в избу с закуржавевшей бородой, в катанках.
— Ишь до чего тебя морозко-то дообиимал! — Марфа Никандровна всплеснула руками. — А бородка как у Федотка. Ты бы не ходил полем, шел бы по прямушке-то, через овраг. Ведь не пьяной, всяко в гору подымешься. А ведь тут многим ближе.