— Я же предупреждал, чтобы не обрезали так. Половину повезете обратно. Не велено мне принимать, у кого так обрезано. Надо только усики ножницей обстричь, а не резать. Гниет после этого.
Бабы зашевелились, запереговаривались, запосматривали друг на друга, словно не соображая, о чем речь.
— Да ведь о прошлом годе наоборот велели обрезать. Не принимали, если усики обстрижены, а не обрезаны.
— То дело о прошлом годе, а нынче другой помысел.
— Да неужто мы не знаем, как надо лук обиходить. Всю жизнь водим, неужто не знаем.
Но приемщик стаскивал с весов всё новые мешки, отставил в сторону один и у Парменовны. Пока бабы шумели и обсуждали новый порядок, качали головами и отплевывались, Егоровна получила у приемщика квитанцию и послала Парменовну в бухгалтерию.
— Иди получай деньги. Еще бы немного озевать, и за что бы не пропустили. Теперь осерчали. Хоть бы меня-то не выперли из своей очереди. Ну иди с богом.
...Парменовне выдали на руки тридцать один рубль сорок три копейки, и она тут же решила двадцать рублей отложить, десять послать Люське и на остаток купить белого да Миньке гостинцев.
Ей помогли взвалить мешок на спину, и она, пошатываясь, засеменила к почте.
— Хороший, видно, человек этот приемщик-то. Вед: у меня и в другом мешке было обрезано. Пожалел, наверно, старуху. А этот отставил, так и ладно. Я хоть на деле и пошлю ребятам по посылочке. Видно, придется на пересылку брать из отложенных. Ну, ничего. А то что у них там, в городе, за лук. Одна шкура!
К дому она подходила уже далеко за полдень. Минька, увидав ее издалека, припустил по дороге так, что ошметки летели выше головы. Он подбежал к ней, ткнулся в подол носом и обхватил ручонками ноги. Парменовна согнулась в коленях и склонилась к мальчику.
— Что, стосковался без баушки? Вишь, как одному-то неповадно. Ha-ко вот я тебе калачик-то какой принесла. — И она подала Миньке сушку, посыпанную маком. Вытерла ему нос, отодрала репьи от рукавов и заворковала:— Ой, ты, свинья нескребеная. Смотри-ко, весь переватлялся-то, липух-то на тебе, как на беспризорной овце. Поди- ко, и голоднехонек-то, что терпежу нет. Пойдем-ко скорее в избу да хоть нос-от тебе выстираем.
Миньке стало до того хорошо, что в носу сладко защипало от близких слез. Он грыз свою сушку и, когда почувствовал, как бабушкина рука шершаво погладила его по голой шее, снова ткнулся в подол и свободной рукой обхватил худую бабкину ногу.
— Ну, будет, будет. Баушка ведь не ругает тебя.
Когда они проходили около рядового дома, из крытого крылечка высунулась соседкина голова.