— Какой я тебе старик? — встрепенулся Шибалов. — Да ежели бы мне своя-то старуха не мешала, я бы себе такую артистку высватал, что у всей бы деревни глаза лопнули. А то моя-то карга стала ни тпру ни ну. Только все стонет да стонет... — И его остренькие глазки снова засмеялись. — Давно уж менять бы надо...
— Да уж это верно, что твоя-то стонотина... Ей хоть масла на голову лей, все равно стонет, а сама ведь здоровая, еще, гляди, она и тебя переживет, — согласилась Кирилловна. — А вот погоди, ежели помрет, так все равно жаль будет, ведь своя, какая-никакая...
— Дак ведь конечно, как же! — задумался Шибанов. — Да и сейчас-то ничего, я ведь не больно поддаюсь, — сказал он и взялся за старую галошу Кирилловны.
— Ой, не говори, Миша, вот уж как мне дедушку-то жаль, что раньше меня умер... Без его-то я всяко нахлебалась... Да и об детках убитых на чужой стороне тоже ревлю и тепере. Всех жаль. А и живых жаль не мене, — словно для себя самой говорила старуха.
— А чего живых-то жалеть. Эти сами себе хозяева живут-поживают!
— Ой ты, Миша! Какая у них жизнь в городах? Ну пускай они там ходят по асфальтам, да вразвалку, да белых рубахах, как гуси. Ну дак и что? Совсем другой склад жизни.... Все-то в тесноте да в тяжелом воздухе, а на базаре-то ведь очередь в четыре ряда. А дома... С улицы пыль, из-за стенки музыка... И постонать нельзя, соседи пробудятся.
— Где это ты страстей-то таких нагляделась? — уди вился Шибалов.
— Да это я у Нинки так погостила. Жила тоже: кусок весь оговоренный ела. А уж много ли старухе надо... Как кошке... Молочка иногда подавай — и ладно! Да зятю-то, вишь, не любо, что я живу. Так чаем ни разу не примолвил угостить. И дочка молчит, не хочет противиться ему... Ну и пусть живут. Заслужила овца барана! Я них и пробыла недолго, уехала к Ваське.
— А ты бы не глядела на них, ела да и все, чего нашла. Ты ведь дочку для его выкормила, для зятя-то, — разозлился Шибалов. — Он тебе бы должен спасибо говорить. А ты там голодовала...
— Да ведь, конечно, отложить стыд, так будещь сыт, — рассудила Кирилловна, — но я не умею нахальничать и поехала к Ваське. Долго мы с ним на пару жили. Добро! Он побаливал, язву у него нашли. Дак выпивал изредка, а не пировал, ему нельзя было.
— Он долго ведь у тебя и не женился что-то, — поинтересовался Шибалов.
— Да все свободы жалел, да и худо ли ему со мной было? Придет — все готово, рубахи выглажены. Поел да пошел гулять. А где-то потом на вечеру потанцевал с одной, да на первый взгляд и влюбились. И женились. Вот ведь как ноне бывает. Ну ничего не скажу, баба добрая была и на работу на всякую ушлая. Уж до того востра, востра — так на камню дыру и вертит! Быстро они вес завели и наставили. Васька-то был сытой, как боров, — с гордостью сказала Кирилловна, — да и роботной ведь он. За лето дом себе состроил. Жить бы да жить! Хозяйство-то эдакое хорошее, одного луку по восемь мешков наживали с огороду. Да нет, не живется... Работала она пи стройке, да с бригадиром-то и схлестнулась, присвоила чужого мужика. А наш-от узнал, да и опоясал ее кочергой. Уж простил бы... Может, больше бы и не стала... А он ни в какую! Говорит, вот, отрастила брюхо, как у стельной коровы, теперь и повело... А мне жалко бабочку-то, Она и вправду распышняла, живучи за ним; выладилась, хорошая была такая, красивая из себя. И отец-то у нее такой умный мужчина, рассудительный. Да ведь не все дети удаются в родителей... И все полетело кувырком! Вот тебе и женился — как в ад провалился... Ну и стал прихлебывать, да и крепко. Где-то с бригадиром одинова схватились, а тот, видно, уж подговорил своих дружков, они Ваську-то и натолкли, эдакие грызла все... Духа ему и смяли. А ничего им и не сделали. Вишь вот, у которых отцы-то есть, так все лишное защитят дите, а у наших нет, так их везде и хлещут, бесправых.