Дорога по грибы и по ягоды, главная дорога «по лес». Она была еще тем хороша, что на своем пути к лесу пересекала две межи.
Поэтому и идти по ней было споро: сначала вон до той межи, потом до второй, где росла высокая прямая береза, а там уже и лес.
Когда мы ходили с бабусей, то всегда на каждой меже отдыхали, рвали цветы, перебирали грибы.
Сейчас мы с Зульфией идем быстро, нам отдыхать ни к чему. Зульфия у нас самая маленькая ростом, а ходит, и говорит, и все делает очень напористо, и ручки ее маленькие с растопыренными пальчиками на зависть ухватистые! Ягоды она собирает быстрее всех, задачи решает тоже. И мне кажется, что даже когда она пишет и держит ручку, то и тогда у нее пальчики растопыренные.
Сейчас идет рядом своей особой птичьей походкой, при каждом шаге словно подпрыгивает слегка. С вызовом шагает, и подбородок вверх, и черные, блестящие небольшие глазки твердо смотрят вперед, и выражение их сейчас, когда она так вот шагает, — стремительность.
Мы идем и поем, чтоб было еще легче идти:
…Если завтра война,
Если завтра в поход,
Если темные силы нагрянут…
И с особым чувством, с убеждением поем мы:
И на вражьей земле
Мы врага разобьем
Малой кровью —
Могучим ударом!
Скоро вошли мы в прохладный лес и свернули с дороги на тропинку. Ох, и приятно ногам, сухим, пропыленным на горячей полевой дороге, пройтись по чуть сырой тропке, упругой и гладкой, как черная тугая резина. Она проходит по низкому месту и потому слегка пружинит, поддается под пятой. Натруженные на жесткой дороге ноги отдыхают здесь.
Но тропа скоро кончилась. И с Зульфией нам пора расставаться. А не хочется. Зульфия придумала:
— Давай зайдем к нам. Я продукты оставлю, у мамы спрошусь и тебя провожу. — И добавила, чтоб меня соблазнить: — У нас свежий мед. Вчера качали.
— Я бы и без меду зашла, Зульфия! Ну, а с медом, конечно, лучше!
Подходя к дому Зульфии — а он стоял на отшибе от главного пасечного центра — услышали мы какие-то странные звуки, будто смех, будто хохот: «И-и-ых!» — тоненько и горлом, низко: «Ах-ах-ха-а!» Но почему-то стало страшновато от этого смеха.
— Кто это? — тревожно спросила Зульфия. — Мама не так смеется.
Но она не успела договорить, как обе мы поняли: это не смех, это плач.
Зульфия побежала в дом, а мне почему-то совестно было зайти.
Я слышала звонкий вскрик Зульфии:
— Мама, мама, ты что?
И вопль матери:
— Доченька! Папе повестка…
И снова Зульфия:
— Мама! Ну что же плакать?! Всем повестки.
— Да, да, — сразу согласилась мать, всхлипывая, — всем, всем, доченька. Но ведь там — война! И папа у нас один… А вас пятеро…