Но вот сзади, близко, шелковый посвист полозьев, шарканье копыт по разрыхленному снегу дороги — и тут же крик, знакомый голос, только я отпрыгнула в сторону: «Даш! Айда к нам на выходной!» Это наши на Сливе догоняют меня, Танька Моева меня зовет! Танькин крик словно умыл мое заплаканное лицо, словно вылечил враз, как рукой снял мое горе!
Я с криком валюсь в розвальни. До самого дома доеду. И сама слышу, как тоже громко кричу. Как хочется мне громко кричать, как весело так кричать!
— Ага-а! — кричу я. — Раздавлю-у-у!
— А мы тебя в снег!
— А мы тебя с собой увезем!
— К-куда-а? Не в свои сани?!
Но вот и мой дом. Я кубарем вываливаюсь в снег.
Посмотрела, посмотрела я вслед саням — уехали! И вот, когда опустила я голову, чтобы подняться, увидела прямо перед носом это весеннее кружево. Над накатанной санями радужно блестящей колеей обрывчик снега, обычно пухлый, покрылся льдистой корочкой, снег под ней чуть осел, корочку продырявили, протаяли острые солнечные лучи, и получилось сквозное льдистое кружево, местами, где потолще, белое, местами совсем прозрачное, как стекло. Над осевшими в снегу катышками навоза, щепками, соломинками, вокруг грязных комков снега раньше всего вырастает сквозная корочка. Эге-е! Значит, дело пошло! Онег зашевелился! В полях и на улице бел он и толст, но меня не обманешь! Кружево весна заплела! Я вскакиваю и бегу домой. Поесть, зайти за Шуркой и пойти бить сугробы, весне помогать. За зиму с подветренной стороны крайних к полю домов и сараев выросли сугробы, повернувшись к домам отвесной стенкой.
Верхний край стенки ветры закрутили крутым гребнем-козырьком, как у морской волны. Эти гребешки раньше всего поддаются солнцу, на них заплетается самое бахромчатое, самое сквозное кружево.
Тут мы и состязаемся: кто выроет самую просторную пещеру в сугробе и не порушит гребешка? А потом забираемся наверх и задом наперед бежим по направлению к скрытым пещерам. Страшно и весело шагать спиной вперед и ждать, когда нога не встретит опоры в тонкой кровле и ты полетишь в холодную пустоту, задыхаясь в свежем, колком, пресном, весеннем уже аромате снега, и барахтаешься, набирая в рукава и за шиворот едкой ледяной мокрети. Мы роем и прыгаем, роем и прыгаем, а потом уже просто барахтаемся и кувыркаемся в сыпучем, как песок, слежавшемся внизу снегу, взвизгивая и выкрикивая что-то друг другу.
И наконец лежим в изнеможении, притворно стеная: «Ох, я уже умерла!»
Я взглядываю на Шурку и замолкаю: да кто же это? Голова — круглый белый шар, так снег облепил ее пуховый платок. Голова снеговика, а лицо равного алого цвета, что нос, что лоб, что щеки — только глаза, как две голубых «чечки».