Меня несёт. Знаю это, но остановиться не могу. Всё равно что преградить путь товарному поезду, несущемуся на всех парах.
Девушку так ранят мои слова, что с каждой секундой контроля у неё становится всё меньше и меньше. Пробует перебраться через спинку дивана, как я, но мебель, не выдержав её веса, переворачивается. И она падает вместе с ней на пол.
На долю секунды во мне просыпается милосердие, и я протягиваю руку в попытке помочь встать. Но вместо того, чтобы её принять, она тянет к себе, опрокидывая меня на спину, а сама забирается сверху.
Мы с ней явно борцы разных весовых категорий. Она тяжелее и от этого сильнее. Зато я проворная, как уж.
Это не первая моя девчачья драка. В отличие от потасовок парней, у нас нет правил. И «племянница» пытается дотянуться наманикюренными пальчиками до моего лица с явным желанием его подпортить. А я отбиваюсь, как дикий тасманский дьявол. Забывая прикрыться. И чувствую, как острые ногти полосуют щёку. Жжёт, но мне пофиг.
Вырываюсь из её захвата и оказываюсь сверху. Мне хочется вернуть ей кое-что. Я замахиваюсь рукой в намерении дать пощёчину, но моё запястье ловят крепкие пальцы.
Оборачиваюсь и смотрю изумлёнными глазами на Ратмира. Не слышала, что кто-то вошёл.
Зрительный контакт длится всего секунду, а потом он тянет мою руку вверх, поднимая меня на ноги.
Все слова, крутившиеся на языке, замирают. Представляю, как всё выглядело со стороны. А «племянница» кривит рот и принимается рыдать в три ручья, блея имя Сабурова, как в молитве.
— Ратмир, — плачет крокодиловыми слезами, обращаясь к нему, — эта сумасшедшая на меня напала, когда я сделала ей замечание, что тут спать не стоит.
Она заходится в плаче. Её аж трясёт. И если бы я не знала правды, несомненно, поверила бы ей. Актёрская игра девушки вполне тянет на «Оскар».
Но мне не за что оправдываться. Особенно в ответ на явную ложь.
— Это неправда, — тихо произношу, ожидая справедливости от мужчины, — она ударила меня и оскорбила.
У меня нет желания заплакать. Лишь доказать свою правоту. Но на её фоне моя злость и спокойствие выглядят, как признание вины.
Задираю подбородок, жалея, что Сабуров значительно выше и я не могу подавить его своим ростом.
— Мадина, выйди.
Слова режут пуще ножа.
На короткий миг я замечаю торжество в её взгляде. Жаль, что она вовремя опомнилась и снова приняла вид покусанной лисой овцы.
— Серафима, ты забыла, какое положение занимаешь в этом доме? — чеканит Сабуров сквозь зубы.
Интонация его голоса строгая. Вкрадчивая.
И у меня почему-то от страха бегут мурашки по позвоночнику.