Я поднимаю подбородок ещё чуть выше и, сцепив челюсти, смотрю на него упрямо.
— И какое?
Пальцы Сабурова опускаются на собственную пряжку ремня, вызволяя из брюк. Я пялюсь на это действие ошарашенно. Недоуменно.
— Ты здесь всего лишь прислуга и должна угождать господам.
Каждое слово как удар плетью. Больнее полученной пять минут назад пощёчины. И обиднее в тысячу раз.
Может, крепостное право отменили, но неравенство социальных классов никуда не делось. Я внизу. А богатеи, подобные ему, единственная заслуга которых в том, что они удачно родились, наверху.
— Я должна вытирать пыль и мыть полы, — дерзко отвечаю, но голос меня подводит. От обиды во мне всё кипит и клокочет. — Но никому угождать не обязана.
Ратмир перехватывает меня одной рукой поперёк туловища, будто я вешу три кило. Не знаю, что он задумал, но отбиваюсь со всей силы, пытаясь заехать острыми локтями в его торс как можно больнее. Но это всё равно что голыми руками лупить по бетонной стене. Ноль реакции.
Усаживается на кресло и укладывает меня животом на колени. Держит ладонью, чтобы не рыпалась. Я на секунду замираю, догадываясь о его планах. И когда он задирает юбку и стягивает вниз колготки, осознаю, что меня ждёт порка.
Вслед идут трусы. Они вместе с колготками остаются в районе колен, стесняя движения.
В голове набатом бьёт пульс. Не могу поверить в то, что сейчас со мной происходит.
— Ты будешь себя хорошо вести, Серафима? — звучит до жути спокойный вопрос.
Никакой из моих ответов его не остановит. Уверена в этом, как в том, что завтра наступит утро.
— Иди к чёрту, извращенец!
Радуюсь, что в комнате полумрак. Но даже с таким освещением Ратмиру отлично видна моя задница, которая сейчас прямо под его носом.
Его пальцы ложатся на запястья не допуская лишних движений, и одновременно надавливают на спину. Мои попытки вырваться ни к чему не приводят.
Он не касается моей голой кожи, будто намеренно избегая. Только когда спускал вниз трусики, я ощутила касание его пальцев. Но такое техничное, словно разворачивал фантик от конфеты.
Первый удар сложенным пополам ремнём выбивает дух. Ошеломляет. Я не верила, что он пойдёт дальше, не думала, что поднимет руку. Ошиблась.
С уст против воли срывается крик. Мадина закрыла за собой дверь, но наверняка стоит и подслушивает.
И я прикусываю губу, чтобы не издавать звуков. Не доставить большего удовольствия палачу и зрителям.
Нежную кожу ягодиц печёт, и я с ужасом думаю о том, что может последовать ещё удар. Представляю, какая боль предстоит, если тяжёлый кожаный ремень пройдётся по тому же месту.